И ангел обречённою трубою
Безумцев увлекает за собою,
Взрывая засекреченный туман.
Идут бои. В раскроенных просторах
Кометы накипают на броню.
Дают овса троянскому коню,
И, словно солнце, всходит адмирал.
Но за спиной крадётся странный шорох,
И дева заряжает мокрый порох,
Туда, куда никто не заряжал.
Вот здесь и поднимается завеса:
Взлетает беспилотный самолёт,
И дни, и ночи кряду, напролёт,
Растёт над побережьем страшный гул.
Доносится мелодия из леса.
В лесу идёт молебен или месса,
Священник чистит пойманных акул.
А дева доверяется дельфину,
Покинув цилиндрический снаряд,
И с девой перекрещивает взгляд
Ещё не подорвавшийся корабль.
Живое не напорется на мину,
И поднимает в небо Магдалину
Надутый перегаром дирижабль.
Поэт спокойно спит на книжной полке,
А я верчу подзорную трубу,
И, прикусив дрожащую губу,
Буравлю перевёрнутую даль,
Где Нельсон в полинявшей треуголке,
И фейерверком сыплются осколки,
И ни креста, ни чёрта – только сталь.
Во мгле зияет незнакомый город,
Как будто отражение в воде,
И гавань подчиняется беде,
Как церкви подчинился Галилей…
Но глубина распахивает ворот,
И грозная, как «мессер», рыба-молот
Сшибает пулемёты с кораблей.
Я дверь закрыл и, обливаясь потом,
Зажёг лучину и налил вина.
И, слава Богу, кажется, Луна
Скользнула и, не повредив стекла,
Ведомая ночным автопилотом,
Отправилась за уцелевшим флотом,
Махнула вдаль и, в общем, истекла.
Ко мне влетела дева на свирели.
На корабле поправили прицел.
Лес заскрипел, прогнулся и запел
Анафему во все колокола.
Верхи врубились, но не одолели,
Сражённый наповал сказал: «Успели…»,
И я пишу: «Печаль моя светла…»