— Ваше превосходительство, разрешите перед смертью покурить, хотя бы затяжку.
— Курите. Нам бы не дали, попадись мы вам в руки…
Они затягивались торопливыми, глубокими затяжками. Быстро побросали окурки, как-то подтянулись, откуда-то из их глубины поднялся точно один глухой голос, воющий «Интернационал». От их предсмертного пения, в один голос, тусклого, у меня мурашки пошли по корням волос:
— С «Интернационалом» воспрянет…
«Род людской» потонул в мгновенно грянувшем залпе».
…Стихия народного гнева взвихрилась после проигранной русско-японской, хотя там было всё путём: и крестики, и иконы противостояли «макакам-язычникам». Но сколько тысяч тех же крестьянских семей с детишками не дождались своих мужей-отцов, сколько сирот пошло в куски! А какой разор обрушился уже на миллионы крестьянских дворов за долгие годы кровопролития в Первую мировую во имя шкурных интересов Антанты! Крестьяне терпели, терпели самоуправство «господ», их вековечную забывчивость, чьим потом и кровью оплачивалась каждая барская запонка, каждая французская шляпка у «дам». И что, «лапотники» до бесконечности обязаны ютиться в халупах, безропотно закапывать в землю своих детишек, умирающих с голоду? От дизентерий, скарлатин и т.д. и т.п.?
Вон даже «тонкий», высокообразованный, но дворянин Иван Бунин не без спесивой злобешки написал в своём дневнике: «Кончил вчера вторую книгу «Тихий Дон». Всё-таки он хам и плебей».
А «хам» и «плебей» Михаил Шолохов в своём романе рассекретил этот самый подколодный исток вечной, классовой нестыковки шкурных интересов гламурных «господ», желающих держать простой трудовой народ в подчинении, как нечто третьесортное, примитивное. Когда окончательно прозревает лихой казак Григорий Мелехов? Когда решил «бежать» с частями Добровольческой армии и пришёл на пристань. И что углядел своими пронзительными глазами? «В Новороссийске шла эвакуация. Пароходы увозили в Турцию российских толстосумов, помещиков, семьи генералов и влиятельных политических деятелей». Он сунулся было к сходням. Но его на пароход не пустил некий полковник. «Почему нам нет места? — спросил Мелехов. «Я — не справочное бюро! — Полковник попробовал легонько отстранить Григория, но тот стоял на ногах твёрдо. В глазах его вспыхивали и гасли голубоватые искорки. «Теперь мы вам не нужны стали? А раньше были нужны? Примите руку, меня вы не спихнёте!» … Глядя мимо Григория, полковник устало спросил: «Вы какой части?» «Я девятнадцатого Донского, остальные разных полков». «Сколько вас всего?» «Человек десять». «Не могу. Нет места». Рябчиков видел, как у Григория дрогнули ноздри, когда он вполголоса сказал: «Что же ты мудруешь, гад?! Вша тыловая! Сейчас же пропускай нас, а то…» «… Вы — идиот! И вы ответите за ваше поведение! — сказал побледневший полковник и, обращаясь к подоспевшим марковцам, указал на Григория: «Господа! Уймите этого эпилептика!..»