Почти все, кто присутствовал здесь, и мужчины, и женщины, были не старше сорока лет, все хорошо одеты и, несомненно, люди мыслящие и талантливые. Если бы Ник мог хоть на минуту выключить слух и не слышать русскую речь, он легко представил бы себе, что находится не в России, а в какой угодно другой стране в обществе европейских или американских ученых. Русский ковер на стене и за окнами колокольни и красные звезды Кремля, а еще дальше ярко освещенный и уж конечно русский небоскреб — только это и напоминало Нику, что он в Москве. И, пожалуй, то, что гости держали себя свободнее, проще.
Мужчины почти все были учеными. На круглом вращающемся табурете возле пианино сидел, закинув одна на другую длинные ноги, нервный, сардонического склада математик и рассказывал что-то, явно привирая и потешаясь. Самым благодарным слушателем был его сосед, грузный химик, — он не переставая посмеивался над экстравагантными утверждениями рассказчика, особенно смешными потому, что тот с жаром их отстаивал. Математика иногда перебивал астроном — человек с худой аскетической физиономией. Этот, поблескивая двумя передними стальными зубами, рассказывал длинные анекдоты с таким простодушным, слегка даже озадаченным видом, что Ник сперва подумал было, что речь идет о чем-то очень серьезном, но, когда, досказав анекдот, астроном изобразил вдруг на лице полную растерянность, все так и покатились со смеху.
Единственный из гостей, с кем Нику уже приходилось встречаться, был еще совсем молодой физик из лаборатории Гончарова; он прислушивался к разговору других с застенчивой улыбкой, а позднее вечером подошел к пианино и негромко, но безукоризненно точно сыграл несколько пьес Моцарта.
Ника очень удивило, что наряду с учеными, которые, естественно, везде и всюду собираются вместе, здесь среди прочих был кинорежиссер, молодой и долговязый. Он разговаривал только со своими соседями, но так горячо и убежденно, что в ход шли и мимика, и жесты. Зятем Гончарова оказался писатель в очках в стальной оправе — он то и дело дергал себя за длинные волосы, отчего они все больше приходили в беспорядок, и развлекался тем, что подзадоривал словоохотливого математика: то сам начинал городить какие-то небылицы, то выказывал деланно презрительное недоверие к рассказам собеседника, то грозил пальцем перед самым его носом. Все собравшиеся были явно давнишними, близкими друзьями — они все кричали, спорили, шутили, смеялись, обращаясь друг к другу на ты.
Еще более удивительным показалось Нику присутствие среди ученых большеглазого, преждевременно поседевшего человека, который, закинув ногу на ногу, сложив руки на коленях, сидел по-кошачьи неподвижно и лишь медленно, с едва заметной улыбкой поворачивал голову из стороны в сторону, следя за разговором. Но даже и это, казалось бы, совсем простое движение было исполнено все той же кошачьей грации. Ник узнал, что этот человек в свое время танцевал в балете, а теперь работает балетмейстером.