Валентиниан возлежал у камина, завернувшись в меха, хотя и на улице и в самом здании было тепло. Войдя в обширный зал, Перразий слегка кашлянул, после чего замер на пороге.
— Докладывай, — бросил ему через плечо император, не отрывающий взгляд от огня.
К счастью для корректора, он узнал действительно очень много и сейчас буквально сыпал именами и фактами.
— Какие еще амазонки? — спросил удивленный Валентиниан.
— Речь идет о жрицах богини Лады, которых с детских лет обучают владеть как оружием, так и различными способами обольщения. По моим сведениям, именно они помогли варварам захватить город Ацинк, околдовав трибуна Нигрина. Мимо развалин этого города ты проезжал недавно, император. По моим сведениям, город разрушили не квады, а готы с русколанами, которыми руководили рекс Оттон и боярин Гвидон. Они спустились к Ацинку на ладьях и ворвались в город через распахнутые ворота.
— Где-то я уже слышал эти имена, — задумчиво протянул император.
— Это те самые варвары, которые ограбили твой обоз, божественный Валентиниан, — с готовностью подсказал Перразий, в очередной раз удивившись цепкой памяти далеко уже не молодого императора.
— Друзья патрикия Руфина, — вспомнил Валентиниан. — Оборотни, напугавшие несчастного Серпиния до полусмерти. Он ведь, кажется, умер, этот юноша?
— К счастью, он выжил, но боюсь, что разум уже никогда не вернется к нему, — вздохнул корректор и сглотнул комок, подступивший к горлу.
— Неужели это было так страшно, Перразий?
— Это магия, божественный Валентиниан, и боярин Гвидон владеет ею в совершенстве.
— Что еще?
— Неприятные слухи о комите Фавстине, пока, правда, ничем не подтвержденные, — переступил с ноги на ногу Перразий.
— А именно? — бросил через плечо император.
— Говорят, что он купил ослицу для колдовского обряда.
— Он готовился напустить порчу? — Император вдруг резко обернулся и вперил потемневшие от гнева глаза в растерявшегося корректора.
— Не знаю, — честно признался Перразий. — Возможно, он пытался узнать будущее.
— Комит Фавстин христианин, он не вправе заниматься богопротивными делами, — холодно произнес Валентиниан. — Иди, корректор, и позови ко мне комита Пробста, я сам объясню ему, что делать.
Перразий чувствовал немалое смущение, покидая покои императора. Сам того не желая, он навлек немилость божественного Валентиниана на комита Фавстина. С другой стороны, он не мог утаить столь важную информацию от императора. Корректор взял за правило всегда говорить правду, невзирая на лица, за что и был обласкан Валентинианом, не раз ставившим его в пример другим чиновникам. В данном случае император, видимо, решил, что его недомогание как-то связано с колдовством, в котором подозревают Фавстина. Но Перразий тут совершенно ни при чем, и уж он-то никоим образом не отвечает за мысли императора, подозрительность которого порой выходила за рамки разумного.