Кузню обкладывают с трёх сторон. Хорошая добыча – кузнец. За кузнеца заплатят больше даже, чем за самую красивую бабу. Сбить конями кузнеца с двумя молотобойцами, вставшими у кузни спина к спине, уже не пытаются. Один уже попытался, вон, копошится.
– Харрр! – надрывается горластый смугляк. – Брасай дэрыва, э?!
– А чо ж и не бросить, коль просят хорошо… – скалится Зычко. Смотреть на него сейчас страшно, будь у молотобойцев время глянуть в лицо наставнику – испугались бы. Судьба, с которой Зычко пару раз разминулся, всё же пришла за ним. А он – он устал бегать. Стар уже, тридцать четвёртый пошёл. Он слышал крик Живко из леса перед тем, как грающая вороньём стая налетела на село. Он видел, как стрелы сбили с ног порскнувших мимо конников к лесу пасынков – Недрёму и Бессона.
Младшенького только жаль…
– Бросить?! – рычит Зычко. – Не ты ли убил Живко, сучье отродье?
– Брасай, э!
– Ну держи!!
Не кузнеца учить силе и точности ударов. Обожжённый кол мелькает в воздухе почти незаметно для глаз – пока не врезается прямо в раззявленную пасть под полосками тоненьких, словно углём прочерченных, чёрных усов. Всадника выдёргивает из седла.
– Ме-чеее-слаааав! Ме-че-слааааавууушкаааа! – рвётся над горящими крышами родной голос. Дарён, принимавший последний бой не у родного порога – у кузни, где заночевал, рвётся вперёд, его обгоняет тесть, выхватывающий из-за спины рабочую секиру.
И кочевники, словно волки возле охромевшего лося кружившие вокруг них, бросают верёвки и хватаются за луки.
Зычко лежал у плетня, криво, горбато. Из могучей спины кузнеца торчали три железных клюва. Крепко спешила степная сарынь – так-то они стрел стараются не оставлять. А может, перепугалась здорово – крови рядом с кузнецом, будто ведром плескали. И навряд ли вся его.
В двух шагах лежал навзничь Поярок – с удивительно спокойным лицом, будто, притомившись махать ковадлом, парень просто прилёг и задремал.
В избе, поскрипывая, качались под ветерком из раскрытой двери половинки разваленной сабельным ударом колыбельки. Отблеск пожара поблескивал в распахнутых глазах Лисы, бывшей вдовы Лунихи, ненадолго пережившей второго мужа. Весёлая тётка смотрела сквозь Мечеслава строго и требовательно – так казалось. Прижимала к развороченному боку не выпустившие хлебной лопаты руки. Деревянная ладонь лопаты обуглилась – видать, Лиса зачерпнула из печи полную лопату раскалённых углей да и приветила первую же сунувшуюся в избу харю.
Ну вот, сказал беззвучно кто-то над плечом. Ты учил их – для чего? Для того, чтобы обозлившиеся налётчики перерезали всех, кто не годился в добычу, и даже тех, кого б по-другому тоже б поволокли в полон? Будь они понеуклюжее, побоязливее – они остались бы живы.