Чтобы бодрствовать, я представляла, как моя мама возвращается с работы, как мои сестры смотрят телевизор, возможно, то же самое, что и я; я думала о Сэме, о Тифи, о своем садике, о семенах, которые я в нем посадила, о яблочном торте, который пекла моя крестная, о подушечке моей бабули, и я еще думала, как не умереть от скуки в этом тайнике, как помучить этого дурака, который лежал здесь. Если бы у меня было какое-нибудь оружие, нож, чтобы убить его, если бы у меня было хоть что-нибудь, чтобы воткнуть ему в глотку, или кирпич, который валялся там, на первом этаже. Но кирпичом я вряд ли причиню ему большой урон! Я была слишком мала, чтобы приложить его хорошенько.
Поэтому я делала то, что было в моих силах. Иногда я сама тянула за цепь, чтобы надоесть ему, я бубнила, чтобы он прицепил еще несколько звеньев, я жаловалась на все, я неустанно требовала родителей, я хотела позвонить, написать, я хотела даже новости по телевизору! Я старалась сделать его жизнь невыносимой, надоедая ему своими словами, слезами и упреками, и мне кажется, что я в какой-то степени преуспела, пользуясь своими жалкими средствами.
Разумеется, телевизионные новости он отмел сразу. Телефон также. Я имела право лишь в некоторые дни на лишнее звено цепи вокруг моей щиколотки. Этого было недостаточно, чтобы я успокоилась, тем более чтобы я смогла удрать отсюда. Я хитрила, про себя называя его дураком. Ругательство, которым обзываются на переменах в школе! Когда он настаивал, чтобы сделать мне что-то, что я не хотела, я осмеливалась даже обругать его вслух, и это меня успокаивало: «Вы в самом деле идиот, это ведь ненормально, мне это не нравится! Вы мне противны!»
Мне были необходимы эти грубые слова, чтобы освободиться от чувства подавленности. Но он не очень-то обращал внимание на мои ругательства. Ему было совершенно наплевать, он злился и в конце концов делал что хотел. Тогда я удерживала себя, чтобы не ругаться слишком часто, я говорила себе: «Не заходи слишком далеко, а то можешь получить».
Но во время еды, когда я сидела напротив него, на меня накатывало неодолимое желание вонзить ему вилку куда-нибудь или заехать сковородой прямо в морду, потому что он жарил себе мясо, в то время как мне давал какой-то бульон с фрикадельками, который не лез мне в горло. Или когда он говорил мне, чтобы я принесла ему чашку кофе, которая подогревалась в микроволновке. Мне-то он кофе не предлагал! Чтобы взять чашку, надо было оторвать задницу и сделать два шага.
«Я не служанка! Микроволновка в трех метрах!»
В животе у меня был страх, я была больна от одиночества, от стыда и от грязи, я задыхалась, я плакала часами до головной боли и красных глаз.