Как только тибетцы с удивлением узнавали, что я владею их языком и когда-то жил в Дхарамсале с Далай-ламой, они уводили меня в сторону и изливали передо мной свои гнев и боль из-за вторжения в их страну жестоких китайцев. Китайцы хотели только одного – разрушить всю тибетскую культуру, при этом сажая в тюрьмы или казня всех, кто сопротивляется «освобождению» от «феодального рабства». Но звучали и другие голоса. Один человек, подслушав, как я осуждаю китайцев, сказал спокойно: «Вы знаете, не только китайцы все разрушали. Тибетцы это тоже делали».
Так как была зима и работы на земле приостановились, сельские жители собирались в Лхасу со всей страны, готовясь к Лосару, новогоднему празднику. Когда мы обходили Баркор – улицы в старом городе вокруг Джоканга, – мы оказались в медленно движущейся толпе простых, но благочестивых людей в традиционных одеждах; иногда одежда была представлена лишь халатом из шерсти яка, подпоясанным вокруг талии. Они вращали молитвенные барабаны, бормотали молитвы, почтительно простирались на земле, как если бы китайская оккупация каким-то образом прошло мимо них.
Мое пребывание в Лхасе стало завершением моего знакомства с Тибетом. Теперь я мог близко познакомиться с местами, из которых Далай-лама и геше Рабтен бежали в эмиграцию. Тибет больше не был воображаемым мной (романтическим) видением, возникавшим из (ностальгических) воспоминаний. Здесь, на крыше дворца Потала, теперь ставшего музеем, располагались покои молодого Далай-ламы, в которых он проводил холодные зимние месяцы. Здесь он занимался со своими наставниками. Здесь стояла его кровать, здесь был его алтарь, здесь он принимал гостей. Апартаменты были, по моему мнению, чрезмерно украшены вычурной и аляповатой парчой, но здесь я становился ближе к этому молодому монаху в очках, который в свое свободное время мог выходить на плоскую крышу и наблюдать в телескоп за своим народом на улицах деревень, лежащих внизу.
Из Поталы можно увидеть монастырь Сэра: плотную группу белоснежных зданий на голых, каменистых холмах, возвышающихся на северной стороне долины Лхасы. Когда геше Рабтен бежал из Сэра в марте 1959 года, монастырь был домом приблизительно трех тысяч монахов. Теперь здесь жили не больше сотни человек, большинство из которых были шумными детьми и подростками. За ними наблюдала горстка пожилых лам, которые недавно возвратились в монастырь, пережив двадцать или больше лет лагерей и принудительных работ. Все среднее поколение, представители которого обычно служат учителями и администраторами, отсутствовало. Один старый монах, узнав, что я учился у геше Рабтена, упрашивал меня остаться у них и обучать детей. Я отыскал Техор Кангцен, жилой корпус, в котором геше жил с двадцати лет. Теперь там жил только старый травмированный монах, который, смахивая слезы, сказал, что с нежностью вспоминает моего учителя.