– Да.
– Ты мужчину голым видела?
– Да. Нет, только совсем издали, когда мужчины после бани в озеро кидались.
– А близко?
– Нет.
– А мальчиков-то видела?
– Да, братиков, но маленьких.
– Что у них впереди?
– Ну… петушок…
– Что мужчина этим петушком, а у взрослого целым петухом делает?
Роксолана покраснела до корней волос.
– Правильно покраснела. А еще писают они из этого. А у евнухов все отрезано. Если отрезать, то не только с женщиной нельзя справиться, но и писать тоже.
Девушка смотрела на наставницу, просто вытаращив глаза:
– Трубочка-то тут при чем?
– У них одна дырка впереди остается. Когда успевают, то вставляют эту самую трубочку, чтобы отлить.
– А если не успевают?
– Тогда льется само. Чтобы по ногам не текло, повязку носят.
– Потому и семенят, что между ног привязано? – ахнула Роксолана.
Фатима не удержалась и, подозрительно фыркая, полезла что-то перебирать в шкаф. Немного погодя она вынырнула оттуда, все еще пряча улыбку, и строго поинтересовалась:
– Ты-то не смеяться теперь сможешь? Кизляр-ага очень обидчив, особенно если смеяться по этому поводу. Будь осторожна.
– Спасибо, что предупредила, я могла бы сделать глупость.
– И нажить себе врага. Надо подумать, как задобрить кизляр-агу после того, что ты натворила.
– А как его можно задобрить?
– Подарком.
– У меня нечего дарить.
– На первый раз я найду, потом будешь пользоваться своим.
– А чем своим?
– Тебе, даже если останешься просто рабыней, будут давать мелочь на всякую всячину. Постарайся не тратить просто так, лучше копи для подношений.
– Это пожалуйста, мне ничего не нужно.
– Хорошо. И вышивай получше, чтобы тебе и от смотрительницы за бельем перепадало, она тоже может денег немного дать. А еще на Хуррем откликайся, это имя тебе валиде-султан дала, не имеешь права отказываться. Если жить хочешь.
– Хочу.
– Кизляр-ага…
Тот недовольно обернулся к Фатиме, словно только что заметил, показывая обиду, сильнее поджал и без того превратившиеся в узкую полоску губы, мол, недосмотрела за подопечной… Фатиму это не смутило, она прекрасно знала цену и самому кизляр-аге, и его обиде, за столько лет службы в гареме прекрасно все изучила.
– Сказать что-то хочу.
– Не стоило бы тебя слушать, Фатима, да такой уж я добрый человек…
– Знаю, помню. Меня передать тебе просили…
– Что? – как ни старался, а скрыть интерес не получилось, всего на мгновение мелькнул интерес к подарку, но Фатима уловила, мысленно усмехнулась.
– Вот этот перстень.
– Кто передал и за что?
– Новенькая Хуррем. За то, что ты ей пример благородства преподал.
– Чего?
Озадачила-таки! О каком благородстве могла идти речь, если опозорился у всех на глазах, а она словно нарочно своей помощью это подчеркнула?