Петербурге. Как будто все наше прошлое всколыхнулось. Я так и сказала Степану
Михайловичу – ошибка, допущенная, не предотвращенная в прошлом не могла остаться без
продолжения. Он пытался меня переубедить, заверял, что прошлое в прошлом, не нужно
есть себя. И тут я взорвалась. Почему именно я ем себя? А почему он так спокоен, почему
все эти годы он не пытался что-нибудь предпринять, хотя происходящее во многом на его
совести? Я сказала… нет, я кричала, что отцы города Вышнего: наш с Никитой папа, отец
Филиппа, сам Степан Михайлович – многое должны не только нам, но всей стране. Как они
это допустили? Неужели не ясно, что речь идет о безумно опасных вещах, о страшном
предательстве, и ведь предана была не только дружба, – это риск государственных
масштабов. А мы? Как он может спать спокойно, когда оба его сына убиты, когда Никита в
любую секунду может погибнуть, когда Филипп оказался морально изуродован? Все это на
ответственности отцов города, и история до сих пор продолжается, механизм уничтожения
запущен – кто, кто его остановит? Конечно, я понимала, что этими словами мучаю Степана
Михайловича, но ничего не могла с собой поделать. Он весь раскраснелся и начал кричать на
меня, брызгаясь слюной. Мне кажется, я ненавидела его в тот момент. Он назвал меня
неблагодарной, а Филиппа и Никиту – избалованными детьми, и все-таки отказывался
верить, что опасность попросту здесь – на пороге. Ничего не случится, это история давних
лет. Тогда я окончательно вышла из себя, – надо же быть настолько слепым, хранить такую
идиотическую верность своему самообману! И я ему все рассказал, перечислила ему все то,
что он отказывался видеть, в чем сам был виноват… Как жестко с моей стороны. Ведь он
беззащитен перед этими обвинениями, он всего лишь жалкий старик. Степан Михайлович
отказывался верить, – и я видела, как он хватается за сердце, он кричал – ты сумасшедшая, я
сам пострадал и много лет не хожу из-за Силы. Когда Филипп и его отец уезжали, мой папа в
отчаянии пытался остановить их машину, Степан Михайлович бросился его удерживать и
случайно попал под колеса. Да, я знала об этом, но все равно не остановилась. Вы убийца и
предатель – это были мои слова. Он, конечно, еще больше разволновался, стал орать, что он
жертва, инвалид, потерял сына, но несмотря на это пошел нам навстречу, что-то сказал о
помощи Филиппу, вроде как помогает ему, чтобы все мы могли снова быть вместе, как
раньше. И вдруг он запнулся на полуслове, будто неожиданно понял что-то важное, и вскоре