материального, а когда все попросту валится из рук – на это у тебя есть иммунитет? Жаль,
если да. Тогда все не имеет смысла, и я напрасно суечусь, закидывая твои сигареты за
холодильник и выдалбливая дырки в трубах отопления.
Потерянно кутаешься в одеяло. Тебе жаль себя (неосознанная такая, не уродившаяся
жалость) и потерянной энергии, ведь день только занялся, и силы еще понадобятся.
Безропотно мне подчиняясь, ты вдруг начинаешь распознавать что-то несвойственное
своему быту. Благодаря мне, ты прислушиваешься и отчетливо слышишь… Это странный,
непривычный звук. Будто кто-то мученически, глухо стонет за стенкой или собака скулит, но
чересчур механизировано.
С моей легкой подачи у тебя появляется нездоровое предположение. Возможно, в
соседней квартире болеет гигантская, разжиревшая матрешка. Она лежит в кровати на боку,
пририсованные короткие руки вытянуты по швам, голову облепил неизменный платочек.
Крикливо расписанная, но местами уже пооблупившаяся, матрешка вздыхает, и трещина у
нее на туловище одеревенело сходится и расходится, сходится и расходится. Буквально на
миллиметр.
Выходишь из дома и, как иголка, теряешься в снежном месиве. Куда идти, как идти?
Еще, конечно, не поздно вернуться, но дома так непригодно, волей-неволей прешь
диагональю туда – в белое, колючее. Тротуар и припаркованные машины слились, фонари,
словно из волосяных луковиц, – пробиваются, дорожные знаки, должно быть, уже не одному
прохожему голову срубили – так и свиристят. Метнулся из подворотни обезумевший
мусорный контейнер. И затих в сугробе.
Ты едешь на работу в троллейбусе. Кроме тебя, в салоне больше никого нет, все,
наверное, доверились радио и телевизорам. Ты стараешься разглядеть чужие дома сквозь
пургу, но окна не горят. Хотя нет – вон из-за шторок сверкнул абажур, и тебя почти тошнит
от этого видения. Тошнит от чужого счастья и уюта. Ты еле-еле добираешься до офисного
здания, в котором служишь курьером-переростком, и неприветливое начальство сообщает,
что на сегодня никаких заданий нет и точно не появится, добавив с горяча – сегодня чистое
6
безумие покидать насиженное место. Даже охранник ночевал здесь, пошла вторая смена, и
он, разбуженный, явно не рад тебя видеть. Бито. Ты снова на морозной улице.
Мучительно не хочется возвращаться домой. Ты вязнешь в сугробах тротуара, жмешься
к стенам отстраненных домов, из глаз что-то льется. Открываешь дверь первого попавшегося