— Мне рассказывали другое: будто бы принц в нее влюбился после разрыва с братом.
— Влюбиться-то влюбился, но не до такой степени, чтобы жениться, хотя тогда он был всего лишь наследником своего брата Иоганна Георга IV. Девочка была мила, но еще не вышла из возраста неуклюжести и глупости, а главное, за нее давали мало приданого, так что у маленькой уроженки Бранденбурга не было бы никаких шансов стать саксонской принцессой, если бы не вмешательство Флеминга. Этот пруссак был кровно заинтересован в том, чтобы посадить в Дрездене соотечественницу, по уши влюбленную в Августа. Он видел ее своей марионеткой, которой он вертел бы в случае преждевременного исчезновения Иоганна Георга. И добился своего! Теперь Кристина — курфюрстина, и на языке у нее один Флеминг. Вот кого надо опасаться!
— Почему я должна опасаться простого советника?
— Потому что к нему прислушиваются, а еще потому, что он может вот-вот занять место Бехлинга. Будьте осторожны, не совершите ошибку: не черните его в глазах принца, который испытывает к нему уважение и даже привязанность.
— Этот человек еще не давал мне оснований на него жаловаться, но все равно спасибо за предостережение, я его запомню.
Предостережение оказалось как нельзя более своевременным: тем же вечером, когда любовники переводили дух в постели, утоляя жажду шампанским, Фридрих Август, только что забавлявшийся тем, что, опершись на локоть, капал Авроре на живот шампанское из бокала и тут же слизывал эти капли, вдруг со вздохом произнес:
— Как жаль, что мы покинули Морицбург, где можно было думать только о тебе! Мы провели там незабываемые дни... не говоря уж о ночах. Но теперь...
— Тревожное начало!
— Ты предпочитаешь «тем не менее»?
— Ни то ни другое, ведь оба вступления предполагают ограничение. Посмотрим, угадала ли я: вы довольны, что вернулись?
— Не скажу, что доволен, но... Я признателен Флемингу за то, что он осмелился напомнить мне о необходимости вспомнить о государственных обязанностях. Правитель не вправе забывать о своем долге, даже в объятиях чарующей сирены. Есть дела, требующие моего присутствия.
— Что же это за важные дела? — спросила Аврора, ожидая откровенного ответа, но курфюрст не был настроен делиться своими мыслями.
— Важнее не бывает! Но мне совестно забивать твою прелестную головку всякой дребеденью...
Он снова принялся ласкать Аврору, которая наслаждалась его искусными движениями, не желая больше ни о чем думать и прислушиваясь лишь к своим ощущениям.
***
На следующее утро пришло первое письмо.
Запечатанное красным воском, без всяких опознавательных знаков, оно легло между венецианским зеркалом и золоченым флаконом духов на столик, за которым сидела Аврора, пока ее причесывали. Наслаждаясь этой процедурой, она решила вскрыть письмо немного позже. После того как Фатима, сотворив шедевр из ее волос, щедро надушила ее, Аврора вскрыла письмо. Но почти сразу же бросила письмо в приступе отвращения: ей хватило одного взгляда, чтобы прочесть короткий текст: