Я все еще не могу произнести ни слова, даже мысли собрать не могу в кучу, но ненавидящего взгляда, думаю, достаточно. Правда, Пастырю, очевидно, все мои взгляды до дверной ручки – он просто разворачивается и исчезает там, откуда пришел. А Терни подбегает ко мне. Вид у него такой… словами не передать. Он ложится рядом, пристраивает голову мне на грудь, и я вижу, что он плачет, а от уха к скуле тянется пядь совершенно белой, словно снег, шерсти, складывающейся в узор.
– Терни… – едва слышно шепчу. Да, фамилиар – это не просто друг, но Этерн для меня теперь значит даже больше, гораздо больше: – Зачем ты прибежал? Он ведь мог убить тебя.
И обнимаю его левой рукой. Оцепенение покидает меня, но одно остается по-прежнему – правая рука хоть и находится на месте, но я ее абсолютно не чувствую, как будто ее нет.
Мы долго сидели на этой поляне, приходя в себя. Говорят, Пастыри некогда сопровождали Легион, но потом не ушли за ним, а остались здесь. Они тяготеют к странным местам, где сохранились доапокалиптические обломки, повелевают зверями и владеют такими силами, которые нам трудно себе даже представить. В последнем только что убедилась на личном опыте.
Что я чувствовала? Это сложно объяснить. Мне, конечно, было страшно – я прекрасно понимала, что вот тут, здесь и сейчас, могла потерять Терни. Я не хотела даже думать об этом! Страх порождал ярость и гнев, но ярость и гнев разбивались о произошедшее. Я была не готова. Я проиграла. Я не сумела даже защитить Терни…
НЕТ!
Больше этого не допущу, никогда! Никогда те, кого я люблю, не пострадают из-за меня. Но сначала мне и правда стоит понять, какие силы противостоят нам. Наши враги уничтожили трех ортов – а это говорит о многом. Пастырь крупно ошибся, оставив меня в живых. Более того – сам того не подозревая, направил в нужном направлении.
Казалось, мы просидим на поляне весь день, но…
Но появилась Единица со своим фамилиаром и Оксана. Как во сне, я с их помощью забралась на Пушинку, и мы спустились к реке. Когда кокон обвил наш маленький отряд, я уже знала, что делать.
Она не сказала мне ни слова. И я принял это как должное. Потому что в ответ на что угодно мог теперь только промолчать. Метка на щеке выжгла что-то большее, чем символ на шерсти. Это не узор – это клеймо. Меня заклеймили. Только об этом могу думать. Я теперь несвободен. Я раб. Я – вещь в коллекции. О, да, Пастырь знал, какую плату надо взимать. Останься я с ним, единственное, что бы могло меня потревожить – воспоминания. Но пройдут века, и вместо волчонка Этерна будет служить Пастырю безликий, беспамятный волк. А здесь… Мне некуда деться от тех, кто близок сердцу. Нет, я, право же, рад… Но видеть их, быть с ними, говорить с ними и знать, что в любой момент тебя могут позвать куда-то… И ты пойдешь. Ты пойдешь, уже привыкший к видимости свободы, поверивший в нее, принявший, как должное…