Над
лысой
головой
Вильяма, со
стены, украшенной
красно-зеленой
гирляндой,
свисала ветка
омелы,
навязчиво
взывающая к
парочкам — оказаться
под собой
«неожиданно»[31].
Джаз-банд
неподалеку
исполнял
известный блюз,
красивая
темнокожая
солистка
пела низким
бархатным
голосом:
«I never went in for afterglow
Or candlelight on the mistletoe…[32]»
Вильям
сделал
глубокий
вдох,
задержал дыхание,
сосчитал от
десяти до
одного,
отсчитывая
последние
три цифры на
едином
выдохе: «Three — two — one — GO![33]»
— и
решительным
шагом
направился к
одинокой
фигуре у
противоположной
стены.
Полет
Варвара
заложила
крутой вираж
и приземлилась
рядом с
Танькой, едва
подавив
порыв обхватить
ее за хрупкие
плечи. «Эх,
жаль, что я не
ребенок… —
подумала она,
пряча за
спину руки. —
Была бы
ребенком,
обняла бы ее
крепко-крепко
и чмокнула в
щеку. Ну, или
куда достала бы,
дети же
маленького
роста, не
дотянутся до
щеки».
Танькины
губы слегка
шевелились,
будто она
пела про
себя. На лице
проступил
застенчивый
румянец, а
глаза, теперь
уже
янтарного
цвета,
смотрели с
нежностью.
—
Варвара, ну
как ты? —
спросила она
тихо.
«А ведь, и
точно, поет, —
улыбнулась
Варвара. —
Если прислушаться,
можно и музыку,
и слова
различить»:
«Блаженство
наше было
столь безмерно!»
— Да я в
порядке.
Только…
— Только
что?
— Танька…
Мне это
трудно
объяснить, но
я испытываю к
тебе очень
сильные
чувства.
Непонятной
этиологии. Я
никогда не
ощущала
ничего
подобного по
отношению к
другим
женщинам.
Это,
возможно,
остаточные
явления
моего
поглупения
какие-то. Надеюсь,
пройдут...
«Мы
целовались,
помнишь...»
— Извини,
но абсолютно
невыносимо
хочется тебя
поцеловать, —
не выдержала
Варвара, — только
об этом и
могу думать.
Можно?
— Да, наверно...
— почти
пропела
Танька.
Варвара
прикоснулась
губами к ее
щеке и почувствовала,
что это —
правильно.
Именно так
нужно
обращаться с
этим
существом,
которое она
недавно
похлопывала
и
поглаживала,
поила чаем с
молоком,
придерживала
за плечи, когда
бедная
девочка
выглядела
такой слабой
и
беззащитной
в присутствии
хамских
медиков.
Только так и
нужно с ней
обращаться —
бережно и с
трепетом. Чудесная
музыка
просачивалась
насквозь, словно
внутри
Таньки
звучала
Эолова арфа.
Смущение
и радость
охватили в
это время не
только их.
Олежка
смотрел на
сестру и ее подругу,
как на двух
близких
людей,
встретившихся
после
изнурительно
долгой
разлуки.
«Нужно б
оставить их
наедине», —
подумал он, но
вздохнул с
сожалением:
некуда ему
было себя
деть.
Варвара
глянула в его
сторону с
теплой
улыбкой и
вновь повернула
лицо к
Таньке:
— А
летать легче,
чем плавать.