Я сделала три звонка пока ванная наполнялась водой, затем окунулась, нарисовала себе лицо, и поместила себя в мое фирменное почти-без-бретелек. Без пяти семь просигналил Клифф. Он выглядел слегка разбухшим в своем тесноватом смокинге, зато принес два букета гардений, один для меня, а другой для Габриэллы. В отличном настроении мы покатили в «Закусочную».
Мы добрались туда в семь пятнадцать. Я заглянула внутрь и увидела Габриэллу за дальним столиком, она нянчила полупустую бутылку колы и выглядела несчастной. Она была в длинном платье, которое выглядело само по себе неплохо, но она попыталась накраситься — совершенно не умея этого делать. Ее помада размазалась, лежала криво, и была неправильного оттенка, кроме того, она сотворила жуткие вещи с помощью румян и пудры. Под всем этим скрывался маленький испуганный птенчик.
Я вошла.
— Привет, Гэбби.
Она пробовала улыбнуться.
— О, привет, Морин.
— Готова идти? Мы из комитета.
— Мм… Я не знаю. Я себя нехорошо чувствую. Наверное, мне лучше вернуться домой.
— Ерунда! Пошли — мы опаздываем.
Мы подхватили ее с обеих сторон и потащили в машину Клиффа (специальная, с открытым верхом).
— Где будет вечеринка? — нервно спросила Габриэлла.
— Не будь так любопытна. Это же вечеринка-сюрприз.
Так оно и было на самом деле.
Клифф доставил нас к Мадам О'Тул прежде, чем она смогла задать еще вопросы. Габриэлла выглядела озадаченной, но ее желание сопротивляться уже прошло. Когда мы вошли внутрь, я сказала Мадам О'Тул:
— У вас есть семнадцать минут.
Мадам осмотрела ее, как гончар оглядывает груду влажной глины.
— Два часа — вот то, в чем я нуждаюсь.
— Двадцать минут, — уступила я. — Вы можете сделать это?
По телефону я ей сказала, что она должна будет буквально сотворить Клеопатру, полностью с нуля, начиная с почтового индекса.
Она поджала губы и снова осмотрела нашу овечку.
— Посмотрим. Подойди ко мне, дитя.
Габриэлла выглядела ошеломленной.
— Но Морин…
— Тише, — сказала я твердо. — В точности выполняй все, что скажет тебе Мадам.
Мадам увела ее. Пока мы ждали, Клифф позвонил к себе и в общежитие старшекурсников и расшевелил еще пятерых мужчин и две парочки. Прошло почти тридцать минут, прежде чем они появились вновь — и я чуть не упала в обморок.
Мадам попусту тратила здесь своё время — она была рождена для двора Луи Куинз.
И Габриэлла — также.
Сначала я подумала, что на ней нет никакой косметики. Потом я увидела, что она есть, но нанесена так умело, что вы бы подумали, что она с ней родилась. Ее глаза стали в восемь раз больше, чем были полчаса назад, и походили на озера, полные затаенной печали — как у женщины, которая повидала в жизни многое. Ее волосы всё ещё торчали назад, но Мадам это подправила: то, что раньше было неопрятным пучком волос, теперь стало чем-то вроде шиньона — слова вроде «пучок» или «узел» теперь к ним никак не подходили. Ее скулы тоже стали выше. И Мадам сделала кое-что с ее платьем — оно стало более облегающим и даже более декольтированным. Букет примостился высоко на ее плече и цвет ее кожи плавно переходил в цвет его лепестков. Вместо бус она теперь носила единственную нитку жемчуга, покоящуюся именно там, где жемчуг любит отдыхать. Это, должно быть, было личной собственностью Мадам. Жемчужины выглядели натуральными.