— Знаете, мне пришло в голову, что те, кто нам… близок и дорог… они живут до тех пор, пока не появится какой-нибудь дурак, всюду сующий свой нос, и не скажет, что они умерли.
Селина ответила:
— Мне давно сказали, что мой отец мертв.
— Я знаю, но сегодня вам об этом сказали второй раз. И это я убил его.
— Вы не виноваты.
— Все равно, простите меня. — Он добавил, смягчив голос: — Вам бы стоило выпить. Просто чтобы согреться.
Она отрицательно покачала головой, и он не стал настаивать, хотя все равно почувствовал себя неудобно. Он привык к Фрэнсис, которая никогда не сдавалась, пила с ним на равных, даже если к концу вечера у нее немного плыло перед глазами, и по первому сигналу готова была начать борьбу; а на следующий день вставала с совершенно ясной головой и ярким взором, если не принимать во внимание небольшой дрожи в руке, когда она тянулась за десятой за утро сигаретой.
Но этот ребенок… Он посмотрел на нее. Кожа ее была цвета слоновой кости, цвета сливок, совершенно чистой. Пока он смотрел, она сняла полотенце с головы и начала насухо вытирать волосы, обнажив уши, волнующие и беззащитные, как шейка ребенка.
Она сказала:
— Что мы будем делать?
— В смысле?
— В смысле денег. И Рудольфо заплатить, и мне надо улететь в Лондон.
— Не знаю. Мне нужно подумать.
— Я могла бы послать телеграмму в свой банк в Лондоне, и они пришлют мне какую-нибудь сумму.
— Да, могли бы.
— Много на это уйдет времени?
— Три-четыре дня.
— Вам не кажется, что мне, пожалуй, надо попытаться снять комнату в гостинице в Кала-Фуэрте?
— Сомневаюсь, что Рудольфо поселит вас.
— Знаете, я его не виню. Даже трезвым Тони был довольно страшен. А в пьяном виде он, должно быть, просто ужасен.
— Сомневаюсь, чтобы он мог напугать Рудольфо.
— Ну… где же мне поселиться?
— Где же, как не здесь? На супружеской кровати. Я бы отправился на «Эклипс», но только не в такую погоду, но я уже не в первый раз буду спать на диване.
— Если кто-то и будет спать на диване, то это должна быть я.
— Как хотите. Мне все равно. Извините, что планировка «Каза Барко» не очень удобна, но сейчас я ничего не могу поделать. Я и представить не мог, что когда-нибудь ко мне приедет пожить моя дочь.
— Но я не ваша дочь.
— Тогда давайте назовем вас Джордж Дайер младший.
Когда Джордж Дайер поселился в Кала-Фуэрте шесть лет тому назад, у его дверей появилась Хуанита, которая с большим достоинством объявила ему, что хотела бы у него работать. Она была замужем за фермером из Сан-Эстабана, имела четверых детей, которые ходили в школу в деревне, и не выбиралась из бедности. Ей нужна была работа, потому что она нуждалась в деньгах, но в ее прямой и гордой осанке и намека на это не было. Она была невысокой женщиной с массивной, крепко сбитой фигурой работящей крестьянки, с темными глазами, короткими ногами и очень обаятельной улыбкой, которую портили вечно нечищенные зубы.