— Долго!
Внезапно он встал. Дверь открылась. Появился какой-то человек в белой блузе. У него были крупные, мясистые черты лица. Взгляд спокойный и серьезный.
— Я сожалею, месье, — сказал он. — Ребенок родился мертвым. Но операция прошла нормально. Ваша жена вне опасности.
Оглушенная этим известием, Франсуаза посмотрела на Ива. Тот стоял перед врачом безучастно, с подрагивающей верхней губой, и не говорил ни слова. Наконец прошептал:
— Ну да!.. Вот ведь как… Такой удар для нее!.. Это… был мальчик, доктор?
— Нет, девочка.
— Я скажу ей. Она будет меньше переживать. Можно ее увидеть?
— Нет еще. Ее только что привезли в палату.
— А, хорошо!.. Тогда попозже?
— Завтра, месье, завтра…
Ив Мерсье решил провести ночь в клинике, чтобы быть рядом с женой, когда она придет в себя.
— Я тоже останусь, — сказала Франсуаза.
— Нет, — ответил он, — мне бы хотелось сообщить ей об этом наедине. Возвращайся домой. Я скажу ей, что ты приходила. Завтра утром позвоню тебе.
Отзывчивая медсестра согласилась приоткрыть дверь в палату, где лежала роженица. В приглушенном свете лампы, стоявшей у изголовья, Франсуаза увидела свою мать, бледную, лежащую на спине с закрытыми глазами. Она порывисто дышала. Ее руки были тонкими и сухими.
— Она чувствует себя как нельзя лучше, — прошептала сестра. — Идите спокойно, мадемуазель. Что касается вас, месье, как только ваша жена проснется, я за вами приду.
Она бесшумно закрыла дверь и увела Ива Мерсье с Франсуазой в коридор.
Было одиннадцать часов вечера, когда Франсуаза появилась на рю Бонапарт. Машины отца во дворе не было: они с Кароль, вероятно, уехали. Порывшись у себя в сумке, она обнаружила, что забыла взять ключ от квартиры. Но Даниэль должен быть дома — он откроет ей.
Она трижды нажала кнопку звонка. После долгого молчания дверь приоткрылась. Это был не Даниэль, а Аньес.
— Даниэля нет? — спросила ее Франсуаза.
— Нет-нет, мадемуазель, он дома; наверное, в своей комнате. А месье и мадам пошли в кино.
— А вы почему не спите?
— Я пишу письма своей семье, — важным тоном сообщила Аньес.
Регулярно раз в месяц, вымыв посуду, она устраивалась на кухне и, вооружившись ручкой, водрузив на кончик носа очки, закусив губу, писала письма — по четыре страницы — своей многочисленной бретонской родне, которая, впрочем, никогда ей не отвечала.
Франсуаза на цыпочках прошла в коридор, открыла дверь в комнату брата, который спал, свернувшись в своей кровати, лицом к стене. Лампу он оставил включенной. На полу валялся учебник математики. Франсуаза не решилась будить его, погасила свет и осторожно прикрыла дверь. Завтра она все ему расскажет. Голова у нее была тяжелой. Ее преследовала какая-то боль — незаметная, несильная, беспричинная, смутная, тошнотворная. К тому же ее мучила жажда. Очень сильная жажда. Ей захотелось холодного молока, и она направилась в кухню.