Это уже было слишком! Филипп сжал кулаки, обогнул стол и двинулся на Мерседес.
— Не прикасайтесь ко мне, — буркнула она. — Или я закричу. Подниму весь дом. Позову полицию…
Он схватил ее за локоть и потащил из кабинета.
— Вы мерзавка! — процедил он сквозь зубы.
Гримаса ненависти и ужаса обезобразила лицо Мерседес. Она отбивалась, спотыкалась и вопила, следуя за Филиппом:
— Мерзавка — это мадам! Я видела ее с месье Жан-Марком! О! Это было некрасиво, поверьте мне! Она спала с ним здесь, потом в его комнате на улице д’Ассас! Если не верите мне, можете спросить Аньес, которая убиралась у месье! Она нашла там вещи мадам! Чулки, носовые платки, нижнее белье…
Она задыхалась, путаясь в гнусных подробностях. Дотащив эту взбешенную фурию до холла, Филипп вышвырнул ее на лестницу, захлопнул дверь и остановился, оглушенный. Он удивился, что слова сопливой служанки смогли причинить ему столько боли.
— Дрянь! — прошептал он для облегчения. — Дрянь!..
Затем он вернулся в спальню. Кароль уже не было в постели. Из ванной доносился шум бегущей воды. Дверь была оставлена открытой. Но Филипп не переступил порог. Побоялся ли он застать Кароль обнаженной в ванной? Словно парализованный, он рухнул в кресло рядом с еще не застланной кроватью.
— Филипп, это ты? — раздался голос Кароль.
— Да.
— Все нормально прошло с Мерседес?
— Да, да…
— Мне тут еще на две минуты! Будь добр, распорядись насчет завтрака!
Он встал, дернул два раза за шнур звонка, висевший в алькове, и снова сел. Шок прошел, ярость остыла, он чувствовал себя ослабшим, раненым, отравленным. Как будто надышался в этой комнате смертельных миазмов. Чем больше он размышлял, тем сильнее обострялась его тревога. Обвинение, брошенное Мерседес, было совершенно невероятным. Но тогда чем объяснить гнев Кароль против Жан-Марка накануне вечером? Когда она говорила о Валерии, не было ли у нее интонаций ревнующей женщины? «Ну нет, я смешон! Кароль и Жан-Марк! Полная чепуха!» Он окинул взглядом смятые простыни, пару подушек, зеркало в золоченой раме, шерстяное одеяло, картины в слащавом вкусе XVIII века, и эта дамская обстановка показалась ему ужасной.
В дверь постучали. Это была Аньес с завтраком на подносе. Он посмотрел на нее, словно увидел впервые. Грузная, непроницаемая, вызывающая беспокойство.
— Куда мне поставить поднос, месье? — спросила она.
— На кровать. Спасибо, Аньес.
Она вышла. Он вспомнил, что по утрам ему нужно принимать натощак диуретик. Флакон стоял на ночном столике. Две пилюли. Он проглотил их.
Появилась Кароль, закутанная в банный халат, с розовым полотенцем, закрученным тюрбаном на волосах. От нее пахло скошенной травой. Лицо без косметики выражало свежесть мысли, цветущую радость кожи, признаки удовольствия, которое она получила, совершая свой туалет.