[92], хлебнул, поморщился, вздохнул и продолжил.
Компания имеет существенное значение для такого дня, и Мариус выбрал себе партнера: Бернар, старый друг Мариуса, легендарная личность. Бернар славен тем, что опасался опускать руку в карман, чтобы случайно за что-нибудь не заплатить. Чемпион бережливости. Мариус мог припомнить лишь два случая, когда Бернар заплатил в кафе. Тогда оказались занятыми toilettes, и путь к отступлению был отрезан. Однако собутыльник и собеседник он приятный, нашпигован интересными историями, и обоих ветеранов часто можно было видеть в кафе оживленно беседующими.
Меню смерти — menu de mort — Мариус все еще уточнял. К примеру, несколько хорошо прожаренных цветков courgette для возбуждения вкуса. Разумеется, foie gras, как же без этого. Возможно, каре систеронского ягненка с салатом из жареных баклажан, или голубь в пряном меду, или поросенок, приготовленный с шалфеем… В общем, пусть шеф-повар сам поднапряжет фантазию. А после всего этого жареный козий сыр с розмарином и вишневый торт с кремом или свежие персики и verveine[93] суп.
Он замолк, уставившись мимо меня в прекрасное ресторанное видение желанного будущего, а я поджал губы, дивясь, как он найдет время или возможность умереть во время столь сложного, ответственного мероприятия, требующего максимальной сосредоточенности, концентрации внимания и усилий. Он слегка улыбнулся и вернулся к описанию своего прощального банкета.
— Так оно и пойдет дальше. Съели мы все, выпили, честь по чести, по-королевски, смеялись, болтали, врали насчет побед над красотками, осушили последнюю бутылку. Но до вечера еще далеко. Мы никуда не торопимся. Еще стаканчик-другой, чтобы желудку помочь, и что может быть для этого лучше, чем коньяк тридцать четвертого года, года моего рождения? Я поднимаю руку, чтобы подозвать официанта, и тут — паф!
— Паф?
— Crise cardiaque, разрыв сердца, смерть на месте. — Мариус наклонился вперед, ввинчивая в меня взгляд. — Я умираю с улыбкой на лице. — Он подмигнул. — Потому что Бернару придется оплатить ланч.
Он резко откинулся на спинку стула.
— Вот это смерть!
В тот же день, уже вечером, я с собаками вышел на плато Клапаред над Боньё. Трехчетвертная луна взошла на востоке на темнеющем небе, на западе еще не закатилось солнце. Воздух теплый и сухой, пряный от запаха sarriette[94], зацепившегося за землю, нанесенную в скалные расщелины. Шумит ветер, о человеке напоминает лишь остаток старой каменной стены, заросшей кустами. Пейзаж не менялся сотни лет, может, тысячи. Отрезвляющее напоминание о быстротечности человеческой жизни.