На третий день свершилось чудо. Старушка исчезла, и вместо нее, словно бабочка из куколки, возникла двадцатилетняя Марика, вертушка, хохотунья и невероятная кокетка.
Не удивительно, что она маскировалась. Я сам видел рисунок в фашистской газете: две гориллы в рогатых шлемах подвешивали на заборе крохотного песика. Гориллы ухмылялись, у песика вывалился язык, и все это выглядело довольно гнусно. Я не сразу догадался, что гориллы – это мы. Только когда разглядел пятиконечные звезды на шлемах.
Я снял шинель, пристроил на стуле поближе к плите: намокла за день, пусть посохнет. Старушка, вся содрогаясь от сдерживаемых с трудом приступов кашля, прошаркала к плите и, покачивая головой, бережно расправила набрякшие тяжелые рукава шинели.
– Лейтенант уже дома? – спросил я.
– Тавариш Сенья отдыхают, – нежно пропела Марика и машинально поправила волосы. – Не будите, пожалуйста.
Я с досадой толкнул дверь. Так и есть! Сенька Гусаров дрыхнет на моей постели. Даже сапоги не снял.
– Подъем! – крикнул я с порога.
Гусаров лениво повернул ко мне голову. Ну что Марика нашла в нем? Узкоплечий очкарик, белесый и вытянутый, как хилый росток на подвальном картофеле.
– Что тебе надобно, старче?
– Катись-ка, золотая рыбка, с кровати. У тебя своя есть.
Я пришел сюда первый, и удобная кровать у окна принадлежала мне по праву. Но Гусаров все время зарился на нее.
Он сел, опустил на пол ноги.
– Когда человек злится, желчь растекается по телу и вскакивают прыщи. Они здорово испортят твое юное безусое лицо.
Он повел пальцем по верхней губе. Одинокие три волосинки на ней представлялись ему пышными гвардейскими усами.
– Ты бы их хоть тушью покрасил, – отпарировал я, по-обидному снисходительно улыбаясь. – А то даже Марике не видно.
Я зря потратил запал. Гусаров только презрительно приподнял бровь – вероятно, в глубине души он непоколебимо считал, что я томлюсь от зависти к его смехотворным усам.
– Ну, как у тебя дела? – спросил он, меняя тему.
– Так, – нахмурился я. – Никак.
– Опять никак? А у меня новость. И еще какая!
Врет?.. Нет! Такой гордый вид!.. Опять он меня опередил.
– Назначение?
– В группу Плиева.
– В казаки?! – я, хохоча, повалился на кровать. – Сенька – казак!.. «Газыри лежат рядами на груди, – пропел я. – Стелет ветер голубые шашлыки»…
Мне было вовсе не так весело. Вот уедет он, а я сиди дальше в этом проклятом армейском резерве.
– Не шашлыки, а башлыки, – поправил Гусаров. – Такие суконные капюшоны с длинными концами. Вообще красиво.
– Представляю: Сенька на коне! Репин! Верещагин! Вот бы Марика посмотрела!