Низшие средние классы, или мелкая буржуазия, являлись потомками объединенных в гильдии ремесленников и торговцев, которые в течение веков были защищены от превратностей судьбы посредством определенной замкнутой системы, ставившей конкуренцию вне закона и пользовавшейся в конечном счете покровительством государства. Вследствие всего этого они винили в своих бедствиях манчестерскую систему, которая ввергала их в превратности конкуренции и лишала всякой особой защиты и привилегий со стороны властей. Они были поэтому первыми среди тех, кто ратовал за «государство всеобщего благоденствия», которое, как они ожидали, будет не только защищать их от всяческих непредвиденностей, но и позволит сохранить унаследованные от предков профессии и призвания. Поскольку одной из наиболее примечательных характеристик века фритредерства была возможность доступа евреев ко всем профессиям, то казалось вполне естественным считать евреев представителями «манчестерской системы, реализованной в ее крайнем варианте»,[72] тогда как ничто не было более далеким от истины.
Такое весьма опосредованное возмущение против евреев, которое мы обнаруживаем сначала у некоторых консервативных писателей, иногда сочетавших нападки на буржуазию с нападками на евреев, получило значительный импульс, когда те, кто надеялся на поддержку со стороны правительства или рассчитывал на чудеса, должны были прибегнуть к довольно ненадежной помощи банкиров. Для мелкого лавочника банкир представлялся таким же эксплуататором, каким владелец крупного промышленного предприятия был для рабочего. Однако, в то время как европейские рабочие, на основе своего собственного опыта и марксистского образования в сфере экономики, знали, что капиталист осуществляет по отношению к ним двойную функцию, заключающуюся и в эксплуатации, и в предоставлении возможности производить, никто не мог просветить мелкого лавочника относительно его социальной и экономической судьбы. Его участь была еще хуже, чем участь рабочего, а на основании своего опыта он считал банкира паразитом и ростовщиком, которого он вынужден был сделать своим компаньоном несмотря на то, что этот банкир, в отличие от фабриканта, не имел никакого отношения к его делу. Нетрудно понять, что человека, использующего свои деньги только и непосредственно в целях приобретения больших денег, можно ненавидеть сильнее, чем человека, получающего свои прибыли посредством длительного процесса производства, причем процесса, в котором он сам участвует. Поскольку в то время никто не просил кредита, если мог обойтись без него — а мелкие торговцы уж точно не могли, — то банкиры выглядели как те, кто эксплуатирует несчастья и нищету, а не рабочую силу и продуктивные возможности.