– Ну, дай, – сказал мой друг.
Он и дал.
Мы ехали назад.
Чурбачки вертухались под задом.
Нос расплывался сизой картошкой.
Сопели дружно мужички из поленницы.
Ноги Косого Гам-Гама подпрыгивали на ухабах, пятками проминали капот, заодно ограничивали обзор.
Ни шло, ни ехало. Ни с горы, ни на гору. Ни с поля, ни в поле. Ни землею, ни межою, ни колодою. Ни в зеленые луга, ни в раздольные леса, ни в далекие края. Одолеть бы мне горы высокие, долы низкие, леса темные, пни и колоды: Господи, научи! Сумеречными далями, утренними зорями, полуденными зноями: Господи, помоги!
– Хочешь? – спросил мой друг и развязал рюкзак. – Снять лесное напряжение.
– Наливай, – хором сказали из поленницы.
– Аааа!.. – закричал мой друг рваным и тонким голосом. – Да за что же это?!
Вышел на ходу из машины.
Я, конечно, за ним.
Как друга бросить?
И машина укатила в темноту.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
В КАЖДОЙ ИЗБУШКЕ СВОИ ИГРУШКИ
1
В чистом поле четыре воли.
Кому на донышке, а кому с переливом.
Кому спозаранку, а кому на поминках.
Кому – горя, а кому – радости.
Кому – силы, а кому – слабости.
Кому – всё, а от кого – всем.
Счастливый к обеду, роковой под обух.
Я лежал на животе на перекрестке дорог, как распластанный указатель направлений, и оставалось только гадать, как же это меня не раздавил ночью бесшабашный проезжий люд.
Рань ранняя.
Колыхание легкое.
Свиристение робкое.
Дымка понизу и просвет в облаках.
Тут я проснулся. А может, очнулся. Так сразу не разобрать.
Ноги не поднять. Рукой не шелохнуть. Мыслью не воспарить.
Тяжесть непомерная по телу, как навалился навал.
А мой нетерпеливый друг уже шустро уходил вперед, без оглядки по проселку, рюкзак за спиной.
– Эй, – позвал я. – Прямо ехать – убиту быть.
Встал. Подумал. Спросил осторожно:
– Ты почем знаешь?
– Знаю, – сказал я. – Читаем кой-когда. Интересуемся.
Еще подумал:
– А вправо ехать?
– Богату быть.
– А влево ехать?
– Женату быть.
– Врешь ты всё, – сказал он решительно.
И пошел назад.
Рухнул возле меня, скрючился в три погибели, лицо в морщины согнал: колыхание чувств, бултыхание мыслей.
– Господи! – забубнил. – Для чего Ты напридумывал развилки, Господи? Перекрестки. Перепутья с раздорожьями. Мало нам забот и без этого, Господи? Мозги сохнут. Душа спекается. Рельсов желаю, рельсов!
Стояла каменная будка на обочине, кладки ненашенской. С округлой крышей, с проломом в боку, с обглоданными углами, с покореженной скамейкой, с указателем автобуса снаружи и с похабщиной внутри.
– Вот, – говорю, – твои рельсы. Катись по маршруту. Первая остановка – часовня, далее везде.
Помолчал, как отдышался, сказал, как не слышал: