Начальник строительного участка: блеклое лицо, светлые, рассыпчатые волосы, быстрые, в панике, глаза за толстыми линзами – никак взгляд не перехватить. В страхе, в смятении от случившегося. Жена осталась дома: не иначе, гуляет без него. Руководство осердится: из начальников в простые прорабы переведет. Разговоры в камере опасные, сердце заходится: про Сталина с Брежневым. "Мужики! – орал. – Кончай трёп! Мы же не политические. Мы– мелкие хулиганы!" И шмыг на нару, головой под пиджак.
Первый день не смешивался с народом, жил отдельно, в пальто и шляпе, даже на "вертолете" спал в галстуке: строго и официально. Потом пообвык, ходил в грязной белой рубахе, рукава закатаны. Потом анекдоты без страха слушал. Потом и сам рискнул. Посадила его жена. Посадила, чтобы праздник с хахалем провести. Позвонила в милицию, вызвала наряд, наговорила Бог знает чего, – они и забрали его у телевизора, тепленького, пьяненького, в мягких домашних тапочках. Зубами скрипел, зверем метался по камере, на стены лез от ревности. "Разведусь, мать её перемать! Будет знать, как мужа в тюрьму сажать!" Потом поостыл: "Куда я денусь? Всё равно ворочусь на тот же диван. Спина к спине". И перед выходом, уже мирно: "Она, верно, четвертиночку приготовила. Со свиданьицем".
Это он сказал, начальник строительного участка: "Больно много власти бабе дали. Раньше стукнул кулаком – жену ветром сдуло. Теперь стукнул – тебя сдуло". Это им сказал сержант-караульщик: "Дураки вы, вот и сидите. Пишите на жен жалобы, и они сядут".
Вор-профессионал: худой, ладный, тонкий и сутулый, как стальная пластина согнутая. Лет тридцати, не больше, роста невысокого, шага неслышного, силы невидной, но страшной взрывной мощи, упрятанной до случая, – не дай Бог, пластина разогнется! Ловкий, по-кошачьи подбористый: такого можно связать и бить, а он расслабится – и не больно. В ковбойке, в черных брюках с бечевкой на поясе: щеголевато и по фигуре, будто портным пригнано.
После тюрьмы живет у матери, под надзором милиции. С шести вечера должен быть дома, с восьми утра на работе. Милиция не застанет – предупреждение. Еще не застанет – вышлют из Москвы. Попал на сутки просто и бесхитростно. Стоял у ларька, пил пиво. Подошел участковый, сказал: "Иди домой". Время на часах – шесть без четверти. Он ему резонно: "А пошел бы ты...” И обозначил направление. Участковый взъелся: "Ты чего мне тыкаешь?" "Извините, – поправился. – А пошли бы вы…” И послал в то же место. Дальше просто: отделение – протокол – суд – барак.
Мотался по камере часами, взад-вперед, молча, вдумчиво, голова книзу, будто вслушивался в себя, мысль обдумывал, цель имел – додуматься. В разговоры не влезал, только слушал, и по лицу было заметно, что ему нравится, а что нет. Была у него многолетняя лагерная выучка: сигарету передать – не уследишь, через шмон пронести – не найдёшь. Много спал, впрок, про запас: во сне срок быстрее идёт. Раз сказал, оборвав пустой трёп: "Квартиру взять не трудно. Главное – подготовить заранее. Кто живёт. Какие привычки. Распорядок дня. Переписку изучить. Какие у них родственники. Откуда. Как звать. В нужный момент посылаешь телеграмму: "Встречайте. Целую, Зина". Пока они по вокзалу бегают, поезда оглядывают, ты квартиру берешь".