На полу под ней растеклась лужа свежей крови, а рядом было установлено какое-то приспособление, по типу дыбы, на нем находился распятый мальчик с выдранными, висевшими лохмотьями гениталиями и выпавшими из живота внутренностями — он был мертв.
Я ничего не мог с собой поделать — отбежал в сторону, и меня стошнило. И это после того, как я перебил столько народа, работая, как мясник топором! Но там были враги, воины с оружием в руках, а тут — беззащитные подростки, фактически дети… и эта жирная тварь измывалась над ними в свое удовольствие! Сколько он загубил тут детей? Ну почему, почему его до сих пор никто не остановил?!
Я все-таки преодолел себя, сжался весь и, на негнущихся ногах подойдя к стонущей девушке, ударом меча отрубил ей голову. Большего я сделать не мог — она только промучилась бы еще несколько часов, но все равно скончалась бы, с проткнутыми насквозь внутренностями шансов у нее не было.
Превозмогая себя, я потянул вверх ее тело — кол вылез из нее, и она оказалась у меня на руках. Почему-то мне показалось, что я должен был снять ее с кола, что нельзя было оставлять ее в таком унизительном и страшном положении, что так будет правильно. Я положил труп на пол, глянул на кол — он уже дошел ей, наверное, до области сердца. Видимо, она дергалась на нем, и кол погружался в нее все глубже, пока не прошел почти через все туловище.
Рядом с орудиями пыток я заметил широкую кушетку на прочных ножках и понял: вот тут и сидел Амунг, отдыхая от пыток и наблюдая за муками своих жертв.
Я в ярости стал рубить эту лежанку и успокоился только тогда, когда устал, а от нее остались только груда палок и пух из разорванной перины.
Остановившись и переводя дух, я понял: как раз это готовил Амунг мне и Риле, такие же муки ожидали нас в будущем — и все сомнения в том, стоило ли уничтожать слуг и охранников этого монстра, сразу улетучились — те, кто угождает чудовищу, сами чудовища и заслуживают той же кары, что и оно.
Посмотрев на сидящих в клетках и сжавшихся от страха детей, с вытаращенными глазами наблюдавших за моими действиями, я глухо сказал:
— Посидите пока там, я скоро вернусь. Все, больше вас никто мучить не будет, все закончилось.
Они вздрогнули от звука моего голоса, но ничего не сказали — подростки напоминали трех котят, которые прячутся за свои лапки от ужаса, вызываемого человеческой жестокой рукой.
Я спустился вниз, сорвал с головы колпак — мои глаза были сухи, но их жгло, как будто хотелось плакать. Вот оно — рабство! Человек купил кукол, он разве не имеет права вырвать им глаза, как этой девушке на колу, и оторвать им части тела, как этому мальчику на дыбе, потому что ему так нравится? Он же заплатил деньги, и теперь они принадлежат ему, до самой своей смерти! Никогда, никогда я не смогу принять рабство душой. Нельзя человеку покупать и продавать человека — в этом я уверен всеми фибрами своей души, души потомка вольных казаков и хлебопашцев, воинов и земледельцев.