Я очень много об этом думаю. И, как ни странно, почти никогда не думаю о своем браке, насчитывающем уже десять лет, и о мужчине, которого узнала, когда была почти ребенком. О мужчине, который создал и сформировал меня, не как скульптор или творец, но, как бывает, когда два саженца вырастают слишком близко и постепенно их корни, стволы и кроны сплетаются, перемешиваются, и через много лет они превращаются в единое дерево, и если погибает одно, то погибнет и второе. Я не разрешаю себе об этом думать. Эрик сказал бы — да он, собственно, и говорил, — что в моей глупой, свихнувшейся голове просто не осталось места для чего-нибудь, кроме Д. Что тот заполонил, поглотил, развратил и опустошил меня. Что я больше не могу чувствовать ничего, кроме любви к нему и неуемного желания. В этой версии есть доля правды. Но есть и ложь.
Мысли о Д. действительно по-прежнему поглощают меня. Если ты хоть однажды попробовал восхитительный выдержанный стейк, то будешь потом мечтать о нем вечно. Это желание не проходит и не слабеет. Во всяком случае, у меня еще не прошло и не похоже, что скоро пройдет.
Но я так мало пишу об Эрике совсем не поэтому. А вот почему. Любовь, страсть, желание — обо всем этом легко писать. Я вспоминаю о том, как Д. трахал меня, или какими шелковыми были его волосы под моими пальцами, или о родинке у основания его указательного пальца, или о почти заросшей дырочке в мочке, — я вспоминаю, и я как будто снова с ним, как будто снова живу. Я вспоминаю что-то, что у меня раньше было, а теперь этого нет, и мне не надо представлять себе, как я буду обходиться без этого, потому что я и так уже обхожусь. Я часто плачу от этих воспоминаний, но слезы приносят облегчение.
А если я стану думать об Эрике сейчас, после всего, что было, то мне придется думать и о чем-то, чего я даже представить себе не могу. О расставании.
Конечно, я об этом уже думала. Мы оба думали. Мы даже попробовали один раз расстаться. Но, хоть я и произносила это слово, хоть и пыталась недолгое время прожить без мужа, я все равно не могу представить себе расставание. Эрик прав, я мало о нем думаю. Гораздо меньше, чем о Д. Но так же мало я думаю о том, что по жилам моим течет кровь, или о стенах в своей комнате. Не думаю, потому что даже не представляю себе мир без всего этого.
Гвен часто с сочувствием советует мне расстаться «окончательно». Она видит, какую боль мы причиняем друг другу, и не может понять, зачем нам надо бесконечно тянуть эти мучения. Мы как два боксера, у которых больше нет сил на удары, но они все-таки не могут оторваться друг от друга, потому что иначе оба упадут. «Окончательное» расставание… (Даже мысленно я не могу произнести уродливое слово «развод».) Как будто речь идет о суставе, который надо вскрыть и разорвать. Как будто можно найти нужную точку, приложить побольше силы и освободиться друг от друга с приятным хрустом и каплей густой прозрачной смазки. Гвен — наш самый близкий друг, но даже она не понимает, что мы с Эриком — одно целое. Не дурацкая «единая плоть», о которой говорится во время брачной церемонии. Не единая плоть, а единая кость. А кость невозможно переломить с приятным легким хрустом. Кость надо пилить, рубить топором, калечить.