Нарезая ребрышки для нашего воскресного ужина, я с удовольствием слушаю визг пилы и вдыхаю запах паленой кости. Из ребрышек получится замечательное, согревающее, такое уютное рагу. Я укладываю их в сумку, бросаю туда же бычьи хвосты, прощаюсь и еду домой. Все два часа дороги мои мысли, как всегда, полны Д. Я представляю себе, как подъезжаю к его дому, стучусь, вхожу и остаюсь. Только ничего подобного я не сделаю. Я поеду домой, где ждет меня моя вселенная, и буду готовить там ребрышки и суп из бычьих хвостов.
Все это — ребрышки, секс, мясная лавка и Д. — это вещи, без которых я с трудом и слезами, но все-таки могу представить свою жизнь. А без Эрика не могу. А это парадоксальным образом значит, что я не вижу и не понимаю его самого.
Но, мне кажется, в последнее время я подбираюсь к нему все ближе. Или, возможно, я чувствую, как все ближе подбирается к нам расставание. Оно уже маячит там, где кончается круг света от костра. Не само расставание, но его возможность. И она пугает меня. Ужасно, но для того чтобы увидеть и понять своего любимого мужа, я должна представить себе мир без него. Хотя, может, я напрасно боюсь. Ведь представить — еще не значит осуществить. Я могу представить себе мир без ребрышек, но я же не обязана воплощать эту фантазию в жизнь.
И возможно (только возможно), что, если я как следует представлю нас с Эриком, вместе и по отдельности, темный мир вокруг станет чуть-чуть менее страшным.
Весь мир погрузился в серую, промозглую зиму и застыл в ней. Никто и ничто не хочет сдвинуться с места — ни я, ни Эрик, ни моя тоска. Даже мясная лавка превратилась в рутину, правда, приятную, как и мой брак; он тоже стал приятной рутиной, лишь изредка омрачаемой ночными слезами или обидными словами.
И вот однажды, когда я пытаюсь разместить в холодильнике контейнеры с утиным бульоном, пакеты собачьей еды и баночки с местным йогуртом, в заднем кармане ни с того ни с сего вдруг начинает вибрировать телефон.
«Ты как, трахаешься с кем-нибудь? Просто интересно».
Лицо заливает жаркая краска, и я поспешно прячу его за распахнутой дверцей холодильника. Кроме Джессики и, подозреваю, Джоша, никто в магазине не в курсе моей личной жизни, и мне бы хотелось, чтобы так и оставалось. Ответное сообщение я набираю, повернувшись лицом к стене.
«Что?!! Нет! Почему ты спрашиваешь?»
«Просто подумал… Неважно. Делай что хочешь».
«Но я ничего такого не делаю!»
Так оно и есть. Еще недавно я пыталась заглушить боль чередой анонимных коротких связей, грубых и неприятных. Не помогло. От них становилось еще тоскливее. Тоску автоматически нагонял на меня любой мужчина, у которого хватало глупости хотеть меня. Меня раздражали их пыхтение и их нетерпеливое желание, против воли заставлявшее меня чувствовать, будто я что-то должна им, и полное отсутствие у них интеллекта и воображения, и невообразимые грамматические ошибки в эсэмэсках. Все они хотели от меня такой малости, что даже ее не стоили.