– Может, все же устроим им встречу?
– Нет, нет и еще раз нет! – с внезапным гневом выкрикнула Варвара. Дафна даже немного испугалась.
– Но почему?
– Они будут ссориться из-за ерунды и доставать друг друга. Всегда так бывает. Лучше уж пусть ищут.
С частокола свесились чьи-то дрыгающиеся ноги. Это вернулся Чимоданов, злой, как людоед. Слова, что в ближайшую минуту ничего действовать не будет, помешали ему разнести волков из крупнокалиберного пулемета. Пришлось спасаться бегством. Левая штанина была оборвана почти по колено. На ноге – глубокие следы зубов.
– Ножницы! Перекись! Шовный материал! Иглу! Тампоны кровь собирать! – кратко приказала Варвара и, когда все появилось, решительно направилась к Петруччо.
– Э! Стой! У меня уже все прошло! Укус затянулся! – заорал он, но все, что сумел – это восстановить штанину. Кровь как натекала в ботинок, так и продолжала натекать.
– Не работает! Мы можем менять мир, но не себя, – сказала Дафна.
Пострадавший угрюмо смирился.
– Ты раньше штопала кого-нибудь? – мрачно спросил он и, держа ногу согнутой, лег на спину.
Держался мужественно, хотя Варвара накладывала шов без анестезии. Единственное, что Петруччо себе позволял – это ругаться, но только до момента, пока дочь Арея не сказала, что разрешает ему ругаться.
– Мне так привычнее… Вроде с тобой разговаривает что-то такое мужское, дружелюбное, не умеющее выразить свою мысль другим способом! – сказала она, и Чимоданов заглох.
– Вечно со мной так. Я нормально общаюсь со всеми людьми, кроме нормальных, – осторожно работая иглой, пробормотала Варвара и слегка удивилась тому, откуда она это знает.
Прасковья сидела у частокола и что-то тихо чертила на песке палочкой. Закончив писать, таинственно улыбнулась сама себе уголком рта и, взяв соломинку, стала чистить ногти. Закончив с ними, коснулась рукой плеча Мефа.
– А? Чего? – отозвался тот.
Прасковья показала ему палочкой на песок.
– По… дальше буква неразборчивая… у?
Девушка замотала головой.
– Значит, «ц». По… це… луй меня! – прочитал Буслаев. – Это ты о чем? Передать кому-то?
Ее губы алели, точно забрызганные соком граната. Мефодий ощутил головокружение, барахтаясь в омуте чужой воли. Глаза жгли его. Он шагнул назад, потом снова вперед, и снова назад, и не понимал, что с ним происходит. Это была не страсть, а непонятно что. Должно быть, именно так выглядит брачный танец пауков до того момента, как паучиха сжирает своего бедного суженого. И главное никто из стоявших вокруг, кроме самой Прасковьи, не понимал, что творится с Мефом. Это было милое, деловитое, очень цивилизованное убийство.