— А с чего на тебя сердиться? Чай, не муж я тебе, не брат, не родственник.
— Будешь.
— Опять начинаешь?
— Ну-ну, успокойся. Не злись раньше времени.
Снова молока отпил, действительно стал опять наполняться добродушием.
— Не обидишься, коли спрошу?
— А отвечать честно? Без утайки?
— Мы же спим? Спим. Так чего нам стесняться?
— Тогда спрашивай.
— Почему ты так за меня выйти замуж хочешь?
Улыбка с лица так и не ушла, только ещё краше стала:
— А полюбился ты мне. Сразу. Вижу, что муж ты серьёзный и честный, на других заглядываться не будешь, и с уважением ко мне отнесёшься…
И видит Добрыня вдруг себя в ином месте: восседает он на троне резном в неведомом ему каменном здании. Одежда на нём белая, перьями драгоценными изукрашенными, да каменьями дорогими. И тысячи людей ему поклоны бьют и ниц валятся. На голове князя — убор из перьев, как у воинов, что Маму сопровождали, только ещё краше, ещё гуще и больше. А она сама сидит в драгоценном наряде, нефритом украшенным и золотыми нитями, в короне золотой высокой, и улыбается довольно… Рядом — двое детей стоят, мальчик и девочка, погодки. Шесть и пять лет. Серьёзные — не по годам, так же в одеждах бесценных, и смотрят так… Пронизывающе…
— Где это я?
Теперь она улыбается:
— У тебя я в гостях побывала. Теперь ты у меня, в Куско. Столице новой Державы нашей совместной.
Нахмурился князь, а она сразу заметила:
— Что? Иль не по нраву?
Показал на склонившиеся спины людей перед собой:
— Они — рабы. А мне это по духу противно.
— Они — всего лишь простые люди. А мы с тобой — правители.
И глаза затягивают его внутрь, тянут куда то далеко, и тает воля, тает под её взором колдовским, уже не хочется спорить, пусть будет так, как она пожелает… Но падает рука на меч, и со всего маху вылетает, словно удар дятла, дерево долбящее, стальное жало, вонзается перед князем в землю, и сразу становится легче — они вновь на поле славов под берёзой сидят, и улыбки уж нет на тонком красивом лице, лишь отчаяние и злоба. К нему.
— Я же муж твой, так чего ты творишь?
Она вдруг злобно смеётся:
— Муж?! Ты всего лишь кукла в моих руках, слав!
— Кукла?
Опираясь на сталь поднимается князь с земли, с трудом. Но встаёт на ноги. Делает первый шаг к ней, второй, замахивается мечом, но Ольми не боится, и даже не пытается прикрыться рукой. Наоборот, на её личике злоба исчезает, сменяясь удивлением:
— А ты не так прост, князь, как показался. И что ты сделаешь? Убьёшь меня?
Снова зло смеётся. Но тут Добрыня откидывает меч в сторону, и тот исчезает в густой сочной траве без всякого следа:
— Размечталась! Появилось желание умереть? Слав на женщину руку не поднимет! То закон, испокон веков моим народом принятый. Или ты не женщина? Тогда — умри!