Ama quellanquichu — Не ленись.
Ama llullanquichu — Не лги.
Ama suacunquichu — Не воруй.
Три Божественных принципов. Три Великие Истины. И поняли отныне все, кто жил на Новой Земле, что наступила Новая эра…
…Князь смотрел, как распростёрлись перед ним и его супругой ниц, без разбора, и славы, и инки, и сам был напуган Откровением Божественным. Тишина гробовая стояла во всём городе Торжке. Даже птицы испуганно затихли на деревьях, и туры, и лошади, и прочая домашняя живность. Казалось, все ждали его Слова. Ибо он теперь для всех — Божественный Император. Не в смысле того, что он — Бог. А в том, что осенён Добрыня Божественной Милостью, и стал отныне Правителем Обоих Земель, Полуденной и Полуночной. И негромко молвил он, прижав к себе дрожащую от увиденного супругу левой рукой:
— Поднимитесь.
Зашевелились люди. Задвигались, Вставали, с ужасом глядя в небо и на чету царственную. Дёрнул щекой Император, успокаивающе нажал пальцами слегка на нежное плечико, объявил:
— Свадьба наша с Ольми через месяц состоится. В граде Славгороде, что отныне будет Полуночной Столицей Империи. А Куско станет Столицей Полуденной. И будет теперь семья Императора проживать половину года на одной половине, а вторую — на другой. Далее слушайте меня, и передайте всем: теперь единым целым является Держава Славов и Тауантинсуйу, и всяк бывший подданный одного государства прежнего равен в правах подданному другой бывшей державы. Ибо отныне все они подданные Империи. И доведите мои слова до каждого из тех, что отныне живёт под рукой Императора и его супруги…
Вновь ударил раскат грома, подтверждая слова Добрыни, и высвободилась Ольми из его руки, гордо выпрямилась, запрокинув прекрасную головку. И столь она была красива в этой обычной мужской одежде с плеча своего мужа, что едва не потеряли дар речи люди, во дворе находящиеся:
— И отныне будет так, как сказал мой супруг перед ликом Троицы Жизни и всеми подданными Империи! И не смеет никто противиться воле его. Ибо каждый, посягнувший против слов Императора, поднимает свой голос против Истинных Богов.
И вновь все, кто был во дворе, единодушно воскликнули:
— Да будет так!
Внезапно вперёд выскочил Крок с перекошенным от ненависти лицом и заорал:
— Не верьте ему! Убейте их! Немедля!
Но его уже никто не слушал, Добрыня опешил — старый товарищ и друг ведёт себя непонятно. Прищурился, и обмер — жёлтые глаза тайника светились скрытым пламенем. Но почему жёлтые? Ведь у того они серые! Выходит, это не Крок?! Нагнулся, подобрал меч, который было бросил, подержал в руке, напрягся… И по лезвию побежали всполохи синего пламени… Народ замер, а Крок подался назад, пытаясь спрятаться в толпе, но тщетно — его вновь вытолкнули вперёд. Лезвие свистнуло, рассекая воздух. Синяя полоса пронзила воздух, вошла в грудь тайника, прошив её насквозь, и… Взвыл мужчина голосом дурным, хлестнула из раны кровь чёрная, не алая. На глазах стал он покрываться перьями, вытягиваться, пряча руки и ноги, превращаясь в Пернатого Змея Кетсалькоатля, и откуда ни возьмись, появилось трое воинов, в доспехах невиданных, светом одетые. Один из бойцов был в доспехах Инка. Второй — в броне славов. Третий — в одежде меднокожего воина, с томагавком в руке и початком маиса в другой. Вонзились в тело пернатого три прямых меча, взвыл дурным голосом гад, забился. А самый большой махнул секирой невиданной, с острым наконечником клином, и слетела усыпанная перьями голова на землю… Где падали капли крови её, там дым шёл, и стонала сама Земля… Забилось тело пернатое, задёргалось, но светлый руку вскинул, ударил из ладони луч яркий, и вспыхнул злой Бог майя-людоедов, загорелся, оставляя после себя лишь кучу дурно пахнущей золы… А трое, покончив с Богом, подошли к паре царственной, кивнули на прощание, и в небо по вдруг спустившейся ниоткуда лестнице винтовой ушли…