Одевшись, выхожу на воздух. До рассвета брожу по тихим улицам. Посидел на вокзале в пустом зале ожидания.
Утром молодая хозяйка, накормив нас, подалась в город к Дуське, обещавшей достать для прораба яиц и колбасы. Мы отправляемся на речку. День опять солнечный, безветренный. Гриша и прораб вспоминают случаи из военной жизни. Я молча слушаю их.
— Ты не в духе сегодня? — спрашивает меня прораб.
— Да этот всю ночь храпел. Не дал поспать, — киваю я на Гришу.
Он смеётся:
— Это я могу, могу.
Нашли место, где берег полого спускается к воде и покрыт травой. Гриша и прораб полезли в воду, а я растянулся на траве и сразу уснул.
Автобус на кедринскую стройку отходит в пять вечера. Всей компанией провожаем прораба. Он в тёмных очках — чтоб не узнали милицейские.
— После института сразу в Кедринск просись, — говорит он мне, пожимая руку, — и никуда больше. Дуй ко мне.
— Постараюсь.
Вера Николаевна плачет. Когда автобус скрывается за углом, она, ни слова не сказав нам, уходит к Дусе. Возвращается от неё поздно вечером Веркой. Раздевшись до нижней рубашки, босая, принимается за уборку.
— Интеллигенция вшивая! — кричит она в коридоре, пустив по полу лужу воды, начиная орудовать тяжёлой мокрой тряпкой из мешковины. — Тот дурак: всё книжечки почитывал да рассуждал чёрт знает о чём, а теперь вот загорает. «Я, говорит, ни у кого прощения просить не буду!» Ну и не проси, замерзай там! Этот остолоп твердит своё: «Я виноват!» Ему, видите ли, мать погибшего жалко! А кто же меня пожалеет, будь вы прокляты все! Кобели проклятые. Учёные. Слушать не хотят Верку. А послушался б, дал бы взятку этому Прутникову — и конец делу всему!
Мы с Гришей в своей комнате. Я пересматриваю содержимое чемодана, Гриша, сидя на кровати, сводит одеколоном пятна с брюк.
— Гремит бабка, — говорит он вполголоса, — эка её разобрало. А ты что манатки собираешь? Готовишься охать?
Не успеваю ответить, как дверь распахивается. Верка ставит у порога ведро, бросает на пол тряпку.
— Ох, сидят два соколика в светлице, — говорит она, подбоченившись, — один учёный, другой говорливый. Убирайте всё с полу, я мыть начну сейчас!
Наморщив лоб, я тру его ладонью. Бросаю чемодан и матрац на кровать.
— Пошли во двор, Гриша…
Убрали в сарай наколотые дрова, присели на осиновую плаху. Солнце давно село, дневная жара сменилась резкой свежестью. Подумалось о том, что у меня на родине иначе: там дневная духота медленно спадает, прохладней делается только к полуночи… В сарае соседей захрюкал, завозился кабан. Полетаев вышел из своей калитки; в руке у него, кажется, паяльная лампа. В городе заиграла музыка… От леса дохнуло холодной волной воздуха. Здесь суховеев не бывает, подумал я, о настоящих засухах и понятия не имеют.