— Вот что!.. Ну, Софья Андреевна, видно, он твой суженый.
— И, полно, Даша!.. Прохожий!..
— Что, матушка, прохожий, — не узнаешь!.. Вот и я также: ела на святках пересол, и меня во сне напоил какой-то вовсе не знакомый детина. Что ж ты думаешь? Н прошло месяца, как я его увидела!.. Да ты знаешь его: работник твоего батюшки, Архипка рыжий…
— Архипка!.. Да ведь он женат!
— А почему знать, матушка, может быть, и овдовеет. ~ Так ты думаешь, что этот прохожий молодец мой суженый?
— Да видно, что так. А жаль, что не другой!.. Другой-то пригожее.
— Ах, нет, Дашенька!
— Да чем же этот высокий показался тебе лучше своего товарища?
— Я и сама не знаю; но уж только лучше его я в жизнь свою никого не видала.
Вы можете себе представить, каково было Левшину, когда в эту самую минуту, может быть, блаженнейшую во всей его жизни, двери из сеней отворились, и он увидел Колобова, который манил его к себе. Левшин отскочил от перегородки, вышел потихоньку в сени и затворил за собою дверь.
— Ну, что ты, братец? — спросил он почти с досадою.
— Да что, Дмитрий Афанасьич, — отвечал Колобов, улыбаясь, — я вижу: не в пору гость хуже татарина! Ну что, хороша ли?
— Кто хороша?
— Вестимо кто — твоя соседка.
— А почем я знаю. Она ни разу не приходила в светлицу.
— Так чего же ты смотрел в щелку-то?
— Так — от безделья.
— Хитришь, брат!.. Ну, если твоей соседки нет, так войдем к тебе в светлицу.
— Нет, нет! — прервал торопливо Левшин. — Лучше здесь!.. Неравно кто-нибудь войдет, услышит, что мы разговариваем…
Колобов засмеялся.
— Эх, полно, братец! — сказал Левшин, — говори скорей, зачем ты пришел?
— Как зачем?.. Повидаться с тобой, да взглянуть на твою соседку.
— Охота же тебе, Колобов…
— Ну, ну, не сердись!.. Экий ревнивый какой!. Вот что, братец: я сейчас был у боярина Кириллы Андреевича Буйносова; он уже все знает: на тебя донесли князю Хованскому, а тот ему пересказал. Как я стал говорить, что ты хочешь перейти в наш полк, так боярин покачал головою и сказал: «Поздненько Левшин хватился; теперь уж речь не о том, а как бы только голова-то на плечах осталась. Сегодня, как совсем смеркнется, приди с ним тайком ко мне, так авось мы придумаем, как горю пособить». От боярина Буйносова я отправился к Кресту и, как туда попал, гляжу — тянется по Троицкой дороге обозец, телег шесть, и двух коней ведут: на задней телеге едет холоп, такой дюжий, что страшно взглянуть: рожа широкая, рябая…
— Ну, так и есть! — прервал Левшин. — Это Ферапонт.
— Я закричал: стой, ребята! Вы не Дмитрия ли Афанасьевича Левшина? «Его-ста», — молвил передний подводчик. — Кто из вас Ферапонт? — «Я, ваша милость!» — отвечал рябой, соскочив с телеги. Я сказал ему, что выслан навстречу, что им теперь на дом к тебе ехать нельзя, и чтоб они остановились в первом постоялом дворе и ждали приказа. Оттуда я пошел к тебе, — и, знаешь ли что, Левшин? Как я проходил через Красную площадь, так слышал такие непригожие речи, что упаси Господи! Народ так и кипит — и все какие-то разносчицы; а Никита Пустосвят стоит опять на Лобном месте и кричит: «Пойдемте, православные, в собор изгонять хищного волка… Да восстанет истинная церковь, и расточатся все враги ея!..»