– Вадька, а расскажи про Москву что-нибудь, – робко попросила его сестра.
– Про Москву? А можно и про Москву, – задорно заметил Вадим. – Ну так слушайте, в Москве сейчас появилась новое развлечение – Синематограф. Дело происходит вот как… – вот примерно в таком роде Вадим потянул свой рассказ про московское бытье, а семья слушала его, ловя каждое слово.
…
Арьергард отступал. Австрийские войска теснили отступавших русских пехотинцев. Отступлением командовал Рохлин. По всем направлениям было приказано оставлять раненных на милость завоевателей. Все медицинские обозы были перегруппированы для сохранения легкой техники. Все, что увезти нельзя было, уничтожалось по приказу командования, несмотря на удивление со стороны солдат и офицеров. Вечерело.
– Вадим Михалыч, отступаем? Так и оставим раненых? – спрашивал Котоев у идущего рядом Зеркалова.
– Пока да, если кто будет звать врача, сообщи мне. Всех не спасем, но некоторые, способные передвигаться самостоятельно, которым нужна лишь легкая помощь, будут ждать оказанной помощи, и я сделаю все возможное и от нас зависящее.
– Ну тогда, посмотрите вон там, слева, офицер артиллерист ползет, похоже лишь легкая воздушная контузия, – указал Котоев на офицера, действительно, ползшего и, видимо, не понимавшего некоторое время что происходит. – Предлагаю оказать помощь.
– Молодец, Котоев, доведи до обоза и прикажи доставить в госпиталь штаба. Скажешь, что я приказал, перечить не станут и предоставят транспорт. Дай Бог, госпиталь уже эвакуирован и обстрелу не подвергался.
Котоев взял офицера под руки и громко крича, сообщил ему, что он сейчас препроводится в госпиталь, а потом будет отослан домой по ранению. Офицер что-то пытался возразить, но первый шок еще не прошел и опершись на врачебного ассистента, они вдвоем пошли к обозу…
Артиллерия врага не смолкала. Эта «техническая» война уже всем надоела. В отличие от войн предыдущего века, да даже и Японской, здесь людей не считали. До солдат уже доносились слухи о Вердене и Ипре. Пока до России этот ужас не дошел. Но то ли еще будет. Эта война стала по-настоящему мировой. Мировая война – это, прежде всего, война. И именно таковой стала эта бойня для миллионов, вступивших в бой.
Зеркалов шагал позади обозов, стараясь помогать каждому, кого увидит и кому мог помочь. Он довольно долго уже не спал и не ел, и устал порядком. Но его цель была поставлена четко: дойти до госпиталя, а там и спрятаться за окопами, которые австрийцы сегодня точно штурмовать не станут. Он уже был дважды георгиевский кавалер, и у сослуживцев оставалось впечатление, что он просто не знает, что такое страх. Бывало, еще в самом начале войны он вместе с солдатами шел в первых рядах, когда война не приняла этот странный окопный характер, и тащил раненных на себе назад. Однажды он спас какого-то полковника и был за это пожалован отпуском домой, но домой не поехал. У него в полковой хирургической лежал больной, которому он пообещал, что тот выздоровеет, и свое обещание сдержал. Потом перебросили на юг, и тут началась его теперешняя врачебная практика. Раз за разом он ходил на крупные операции на поле и раз за разом возвращался. Иногда на него было страшно смотреть, после некоторых таких «операций» он приходил весь в крови, сам зачастую раненный, но никогда еще серьезно. Возможно, это вселяло в него уверенность, что так и дальше будет, что ни пули, ни гранаты на этой войне никогда не убьют его, и может даже, не свалят с ног. Хирург он был талантливый, и если раненный был направлен к нему, то этот раненный был чудом попавший в хирургическую «безнадежный», который вероятно, ни у кого бы во всей Галиции не выжил, но у Зеркалова он выживал.