К тому времени, когда Викина малиновая с мороза физиономия просунулась в дверь палаты и глаза забегали по койкам в поисках пострадавшей сестры, Майя пребывала в состоянии постепенной ассимиляции и акклиматизации. Привыкла к новому положению нестудентки и к больничным стенам.
Уже много с утра произошло.
На каталке Майю свозили в лабораторию, где снимали какую-то «грамму». Всю голову облепили датчиками, подключили к аппарату, и по экрану побежала зеленая кривая. Майя косила глазами, следила за синусоидами, пиками и впадинами, которые по секрету от непосвященных сообщали врачу о процессах, происходящих в ее мозгу, а для самой Майи оказались неуместным, бестактным напоминанием о несбывшихся надеждах. Радиоэлектроника, не ставшая судьбой Майи Пушкаревой. А где она, судьба?..
Позже в палату пришла лечащий врач, высокая худая женщина средних лет с пугающе серьезными красивыми черными глазами. Майя послушно выполняла ее сухие, без лишних слов команды: вытягивала руки, растопыривала пальцы, подводила указательный к носу, закрывала глаза, а когда кожу кололи иголочкой, отвечала на вопросы: чувствуете?.. а здесь?.. а сейчас?.. Все это перенеся, спросила, долго ли ей здесь быть. Ее будто не услышали. Врачи вообще любят из себя воображать. Показать, что они всё, а ты ничто. В определенных условиях так оно, безусловно, и есть. Майя сомкнула уста. Но и на это демонстративное неудовольствие врачиха не обратила внимания: мерила давление. И только погодя и притом так, будто вовсе не отвечала на Майин вопрос хотя бы косвенно, а сама нашла нужным, сказала: «Неделю не вставать». И отдала распоряжение стоявшей тут же сестре: «Пусть принесут еще подушку. В таком положении не то что неделю, а и дня не пролежишь». Прозвучало это выговором Ларисе, которая сама должна была видеть, что у больной вместо двух подушек одна. Так ей и надо.
Врачиха ушла, Майя проводила глазами неприступную спину и утешилась насмешкой: «Суровая, но справедливая». Это у них еще в школе было такое присловье, к химичке, например, оно не относилось. Нянечка принесла подушку: «Тебе, что ль?» – и ловко под Майю приладила.
Лежать стало удобней, а когда человеку удобно, то и отношение к окружающей действительности у него меняется в лучшую сторону. Палата, куда заглянуло солнце, не казалась больше такой неприглядной, как утром. И всего четыре койки, не пятнадцать: бабушка, когда сломала себе ключицу, в таких хороминах лежала. Внутренне Майя постепенно примирялась и с соседками. Тетки как тетки. Самая молодая помогла ей умыться, налила в кружку вместо жидкого чая покрепче, положила из своей пачки три куска сахара. На доброту, если человек нормальный, нельзя не откликнуться добром же, и Майя себя, свою намеренную отчужденность от всего, что – не она, пересилила, в знак благодарности слабо улыбнулась и ответила на вопрос, как ее зовут. «А меня Алевтина Васильевна».