Майя открыла глаза и поскорей опять закрыла.
Именно в таких случаях бабушка говорит: глаза бы мои не глядели. Вернее – и в таких тоже.
В предутренних сумерках белел потолок. Пещерно высокий и вытянутый в длину. С зеленовато-сизым, как синяк на спаде, подтеком в углу. Еще Майя успела увидеть раковину наискось от своей постели и изножье другой кровати через узкий проход между ними. Из-под шерстяного, свисшего одним углом до полу одеяла выглядывала нога в сером, деревенской вязки носке.
Все это было отвратительно чужим. От мысли, что никуда от этого чужого теперь не деться, не вернуть вчерашний день, когда не существовало для нее ни потолка с подтеком, ни посторонних женщин, которые спали от нее через проход и за изголовьем, посапывали, постанывали, ворочались и с которыми она, Майя, теперь зачем-то оказалась связанной, – от этой мысли и необратимости того, что произошло, ей стало невыносимо себя жалко.
В палату ее привезли ночью, света не зажигали, свет проникал через фрамугу над дверью, – сквозь полузабытье Майя обратила на это внимание. И еще на мелькание белых халатов в полумраке.
С каталки переложили на кровать, велели меньше двигаться и ни в коем случае не вставать, потом принесли судно (Майя не сразу догадалась, что это такое), поставили на скамеечку рядом и ушли.
...Зачем она поехала к Люське?.. Была бы сейчас дома, в теплом уюте своей постели, не знала бы даже, что есть на свете эта больница, эта палата, женщины, которые скоро проснутся и будут на нее глазеть, расспрашивать, а ты им зачем-то отвечай. Перед ненужным вниманием и любопытством чужих Майя всегда чувствовала себя как бы раздетой.
Что хоть за больница, где?..
Майя попала сюда примерно около двух часов ночи. Бежала к метро, чтобы успеть, пока не заперли двери. На пересадку перейти не надеялась, от Парка культуры собиралась добраться домой на такси. Трешки, что лежала у нее в кармане пальто, должно было хватить. До метро не добежала. Гололед страшенный, угораздило упасть на спину, да затылком. Как она летела вверх тормашками, еще помнит, а потом обрывками – себя в машине «скорой помощи», себя на носилках, на высокой каталке в лифте... Ее спрашивали, она отвечала. Фамилия, имя-отчество, год рождения... Пушкарева Майя Александровна, пятьдесят девятый, Москва, Мантулинская, дом... квартира... телефон... Учащаяся. Последнее – вранье, но не объяснять же всякому?
Потом ее вырвало на чистый темный линолеум пола, санитарка, ворча, подтирала. Майя на няньку обиделась: виновата она, что ли?.. Удивительные все-таки бывают люди. Простого не понимают. Будто няньке это впервой на старости лет.