Все полагающиеся на сегодня уколы Варваре Фоминичне уже сделали, без врача Лариса отказывалась, а врач обходил второй «этаж, мужское отделение.
– Ладно, – пообещала Лариса, – скажу, чтобы зашла к вам, – и опять уткнулась в книгу. Какой-то толстый роман, от которого она не сразу оторвалась, чтобы вникнуть, о чем ей толковала Майя.
Из ординаторской, наговорившись всласть с Кирюшей – уроки проверяет, что поел, куда пойдет – все матери надо знать! – вышла Алевтина Васильевна.
– Опять бегаешь? – тоже укорила Майю.
– Как же не бегать, если в палату лишний раз ни один белый халат не заглянет? – не без сознания своей нужности, вопросом же ответила Майя. – Вон, – кивнула в сторону Ларисы, – роман читает, благо начальства нет. Расширяет кругозор. Никакого толка людям от книг, зря писатели стараются сеять разумное, доброе, вечное, честное слово! Кто не хочет, ничему их книги не научат.
– А кто хочет? – подзадорила ее Алевтина Васильевна.
– А кто хочет, тому статей в газетах на темы морали вполне хватит, – остроумно нашлась Майя.
Ее антипатия к Ларисе как возникла с первой минуты, со временем только усиливалась. Получалось, кажется, вполне взаимно.
– Не знаю, как насчет личности в истории, – объявила она, – но в больнице каждый наш день зависит от личностей, которые дежурят. Когда Мария Федоровна или тетя Вера – день хороший, все вроде поправляться начинают, а когда Полина или Лариса, так хоть в тапочках домой удирай.
Алевтина Васильевна понравила:
– Так ведь не только в больнице, а и повсюду так – мы зависим, от нас зависят...
– Разве это правильно, – загорячилась Майя, – чтобы больные люди зависели от характера Ларисы? Или Полины? Уж справедливей было бы наоборот, это же их работа – облегчать больным участь... А мы только и смотрим, как бы Полина не осерчала, как бы перед Ларисой не оплошать, даже к врачам иногда приходится подлизываться, чтобы подобрей были.
– Что-то я не заметила, чтобы ты очень старалась, – посмеялась Алевтина Васильевна. Она слушала Майю с одобрительным любопытством, – видимо, ее занимали не столько слова, сколько то, что такая поначалу капризуля и молчунья умеет, оказывается, наблюдать и по-своему рассуждать.
– Мне зачем стараться? Я легкая больная, перетерплю. – Она поймала себя на том, что сама втянулась в пустое дело: решать от безделья неразрешимые проблемы века, и сказала: – Что-то Варваре Фоминичне все хуже делается...
В палате было тихо и сумеречно.
Варвара Фоминична лежала, повернувшись к стене, на звук шагов не шевельнулась.
А из дальнего угла, из полутьмы с бесконечной надеждой и готовностью изо всех сил обрадоваться, метнулся к ним взгляд – и тотчас погас. Сникла к подушке напряженно приподнятая голова.