– Беру! – не торгуясь, сказал он, отсчитал деньги и сверх объявленной суммы накинул шиллинг.
– Ну, такую сделку надобно спрыснуть! – воскликнул крайне довольный Уорик. – Айда ко мне! Дочка на работе. До ее возвращения управимся.
Оливер не возражал, ему было любопытно посмотреть, как живут обездоленные и угнетенные. Правда, он не понял, почему «управиться» необходимо до возвращения дочки, поэтому спросил озадаченно:
– Простите, а причем здесь ваша дочь?
– А притом, что стерва, – ответил Уорик. Тактичный Оливер воздержался от дальнейших расспросов.
И вот, прижимая к груди бутылки и пакеты с продуктами, вступили они в узенький палисадничек и поднялись по каменным ступенькам к двери с медной, начищенной до зеркального блеска дощечкой и таким же, в смысле, медным и начищенным, дверным молотком.
Знаменательно, что когда они подходили к палисадничку, дорогу им перебежал большой черный кот, что, как известно, считается в Англии хорошей приметой.
Уорик отпер дверь, и Оливер, переступив порог, очутился в тесной прихожей, откуда, сделав еще шаг, попал в чистенькую и уютную гостиную с круглым столом посередине и полосатыми занавесками из ткани «фолквиив» на окнах.
Пока Уорик на кухне споласкивал стаканы, Оливер, присев на кушетку, осматривался.
Пожалуй, я подробнее опишу эту гостиную, в которой мой папа впервые встретился с моей мамой.
Итак, уже упомянутый стол. Три стула с высокими спинками. Два кресла возле камина – на подлокотниках вязаные накидки. На этажерке – модель парусника и – под стеклянным колпаком – три алых восковых яблока. На подоконнике горшок с аспидистрой. В горке, за стеклом, веджвудский чайный сервиз. На стене, в ряд, – ходики, барометр и фаянсовая тарелка с чернильно-синим сельским пейзажем. А еще была приколота к стене открытка со стихотворением Редьярда Киплинга «Если», – в свечении газового рожка блестели выдавленные на розовом картоне золотые виньетки и заглавные буквы.
Вернулся из кухни Уорик со стаканами в руках.
– А вы, я вижу, почитатель железного Редьярда, – усмехнувшись, заметил Оливер. Усмехнулся, впрочем, добродушно – тягу пролетария к поэзии можно было только приветствовать.
– Железного чего? – не понял Уорик.
Оливер показал глазами на открытку.
– Да это дочка повесила, – отмахнулся Уорик, занятый откупориванием бутылки и дележом закуски. – Она в доме хозяйка, не я… – Он вдруг осекся и остренько так посмотрел на гостя. Кроме школьного Шекспира, ничего не читал Уорик Стивенсон за пятьдесят четыре года жизни своей, но дочкой смело мог гордиться. Дочка была красавицей и обладала множеством других достоинств. Вот об этом и вспомнил Уорик и неожиданно сладким голосом сказал человеку, назвавшемуся лордом: – О стихах вы лучше с дочкой поговорите, она скоро уже явится. А покамест давайте выпьем.