— Свиньи вы все! Я вас презираю, я, Клавдий...» (С. 49).
Что же касается пункта «в женском платье», то он, конечно, может касаться и каких-то неизвестных нам приключений самого Валентина-Сержа, но может быть и каким-то вариантом воспроизведенного Брешко-Брешковским рассказа Клавдия: «Эх, господа, был в Москве один человек, тот меня понимал... Тот понимал... Зачем я не писатель, не романист? Ему за шестьдесят, нет, больше. Семьдесят. Барин с головы до ног. Манеры, голос... Еще в молодости он выщипал себе бороду и усы... По волоску выщипал... <...> Да, так он мне рассказывал свою молодость... В театрах он появлялся в дамских туалетах и никто не сказал бы, что он мужчина. Для забавы он конкурировал с известной тогда кокоткой Бланш и брал всегда себе ложу напротив ее ложи. И вот соперничество! Каким-то образом он узнавал наперед ее туалеты и себе делал... На них вся Москва смотрела — кто победит? У каждого своя свита...» (С. 49—50)
Варианты «бедствий» героя, несомненно, могут быть самыми разнообразными, однако могут соответствовать и тому, что фигурирует в романе: «Помню, выпали особенно подлые дни. Мать уже не служила больше в оперетке. Подурнела, постарела... Таких не держат. Нужны молодые, хорошенькие, чтобы буфет хорошо торговал. Там, как и везде, не буфет при театре, а театр при буфете. Матка — я дома зову ее маткой — поступила на резиновую мануфактуру поденно. Много не выработаешь. А я, как назло, позировал две недели в академии одному конкуренту и не получил ни копейки» (С. 101). И как раз в этом момент по сюжету Брешко-Брешковского Клавдий встречает некоего светского авантюриста князя Тигринцева, который — вовсе не исключено — может соответствовать первому любовнику Сержа, что намечено в плане Кузмина.
Этим исчерпываются все наблюдения, которые мы смогли сделать на основании планов ненаписанной повести. Однако представляется существенным попробовать определить и то, какими стимулами руководствовался Кузмин в своих замыслах и как они соотносились с принципами его прозаического творчества.
Рискнем предположить, в творческой эволюции Кузмина именно в этот момент совершается определенный перелом, связанный с тем, что выработанные какое-то время назад принципы прозы оказываются исчерпанными. Напомним, что речь идет о лете 1907 года, когда первое отдельное издание «Крыльев» стремительно распродавалось (в июле М.Ф. Ликиардопуло сообщал Кузмину, что на складе осталось всего экземпляров триста, а в конце сентября Брюсов писал о полной распроданности книги[1005]), «Картонный домик» произвел своего рода сенсацию и значительно увеличил известность Кузмина, но в критике самого близкого Кузмину лагеря повести были приняты с большими сомнениями.