А они, Миша и Саша, словно остолбенели и не могли нагнуться. Такого золота, чтоб лежало прямо на земле у самых ног, они не только никогда не видали, но и не слыхали о таком…
Сергеи Дмитриевич попытался вывести их из столбняка спокойной, даже с усмешкой речью, но, все время срываясь на перехватывающий дух шепот, стал рассказывать…
— Хотел умыться вон на той косе… Но прежде нагреб небольшой лоточек песочку, начал промывать — и вдруг сразу две золотины, одна с горошину, другая чуть поменьше, со спичечную головку. Набрал лоток чуть повыше, и опять золотинки. Еще выше… Так и шел. Умываться — не умывался, а десяток лотков промыл, и все не пустые. Ну, думаю, вот здесь в заводи умоюсь и пойду на стан. Нагнулся. Что за чертовщина? Вода гладкая, не рябит, лицо как в зеркале отражается, а не узнаю. У меня и в детстве веснушек не было, а тут не поймешь: то ли веснушки, то ли в глазах желтые мушки. Почерпнул ладонью, покрутил, как лотком, и на ладони — веснушки, но тяжеленькие. Огляделся окрест, а рядом вот эта гребенка. Много раз слышал и от умных людей, даже сам Юрий Александрович говорил, что гребенки такие, по-ученому — сланцевые щетки, бывают хорошими природными бутарами. Но сам ни разу не встречал и не верил. Дай, думаю, посмотрю, чем черт не шутит. Никто меня не видит, смеяться никто не будет, как я своим длинным носом землю нюхаю. Подошел поближе, наклонился и глазам не верю. Будто кто-то взял огромную перечницу и щедро посыпал перцем. Собирай, ребята, что покрупнее… Грибки собирай…
— А во что собирать-то? — первым пришел в себя Лунеко.
Сергей Дмитриевич похлопал по карманам, вынул жестяную коробку с белозубым негром на крышке, высыпал из нее зубной порошок:
— Вот — лукошко!
— Сергей Дмитриевич, я слетаю на стан, принесу вам хариуса, а то ведь совсем вы голодный, — и Лунеко убежал.
Сергей Дмитриевич снова присел на корточки, а Саша все еще стоял, не двигаясь. Раковский глянул на него снизу вверх и не узнал. Его бледное и без того продолговатое лицо еще больше вытянулось, нижняя челюсть отвалилась и дрожала.
— Ни в жисть такого не видел… Слухай, Сергей Дмитриевич, что делать-то будем…
— Как что? Разведку поставим. Прииск откроем.
— Значит, начальнику скажешь, всем скажешь?
— Ну, всем говорить не буду, а Юрию Александровичу непременно.
— А ты не говори. Никому не говори! Будем знать только ты, да я, да Мишка, если язык за зубами держать будет! Осенью экспедиция уберется, а мы останемся. На всю жисть заработаем. Дело говорю. Слухай меня!
Сергей Дмитриевич не узнавал своего рабочего: он и говорил-то как-то неграмотно, а ведь сын телеграфиста, факториями заведовал. Раковский выпрямился: