— Ему было двенадцать лет. А он влюбился в девушку восемнадцати. Потом он пятьдесят лет ее не видел. Пятьдесят! А когда увидел, все равно любил по-прежнему. Она стала старая, на лице морщины, голова — белая. А он все равно любил ее…
— Любил! Детей вместе не растили, пеленок не стирали, поругаться ни разу не успели! Свекровь или там теща их не ссорили… Вот и любил. И ничего удивительного. Так каждый сумеет. Композитор! Он что же, так и не женился, твой Берлиоз?
— Женился, — вздохнув, ответила Таня.
— И что? Жену-то любил?
— Любил… Но потом развелся.
Лара смеется, потом взбивает подушку, натягивает одеяло до подбородка и говорит:
— Посплю-ка я. Скоротаю время. — И чуть погодя уже спросонок насмешливо добавляет:
— Музыку сочинял…
— Замечали вы, какие глазищи у этой, ну, у Лары, из третьей палаты? — спрашивает студент-медик Коля Великанов доктора Королева.
— Заметил, — отвечает Дмитрий Иванович.
— Никогда не видел глаз красивее! — говорит Коля.
— А я видел, — отвечает Дмитрий Иванович. — Вот у Ирины Игнатьевны из седьмой палаты, например.
— Ну какое же сравнение! — восклицает Коля. — У Лары прямо-таки зеленые озера, а не глаза.
— У Лары глаза для красоты. У Ирины Игнатьевны — глаза, чтоб видеть, — спокойно говорит Дмитрий Иванович.
— Сколько на свете болезней! — восклицает Толя.
Сколько на свете людей! — думает Саша. Сколько судеб! Они проходят мимо нее, сменяются, как в калейдоскопе. Но она не хочет, чтобы сменялись, проходили, она хочет сберечь в памяти всех, с кем ее сталкивает больница.
А Ирину Игнатьевну она, как и доктор Королев, приметила давно. Ее навещают дети, два сына — двенадцати и пятнадцати лет. Иногда она приходит из своей седьмой палаты в третью, окно которой глядит в больничный сад. В саду, напротив этого окна, часто стоят ее мальчики. Стоят и терпеливо ждут не выглянет ли она?
Синий больничный халат сидит на ней ловко. На других — он неуклюжий балахон. На ней — домашнее платье, перехваченное в талии пояском. Она, как и Толя, помогает Саше ходить за больными, маленьким детям рисует, читает. С Толей говорит о книгах. Своей операции она ждет с глубоко затаенной тревогой.
— Мне нельзя умирать, — сказала она однажды, — у меня мальчишки.
— Не надо об этом, — ответила Саша.
— Я знаю. Я просто так. Да я и не хочу!
— Это и есть главное: не хотеть!
Саша знает — каждый, кому предстоит серьезная операция, думает: «А если…» И здесь человек один. Эту тревогу ни с кем не разделишь. Радостью можно поделиться. И горем иногда. А неизвестностью? Предчувствием? Страхом? Тут все надо одолеть одному. Трудно!