И часто оборачиваясь, подгоняемый пинками и ударами, Мишель побежал вниз по лестнице, рискуя поскользнуться и сломать себе шею.
— Давай шагай!...
Во дворе стоял открытый грузовик. Мишель схватился голыми руками за обледенелый борт, ступил было на баллон, но его, погоняя, пихнули сзади так, что он, перевалившись через доски, кулем свалился внутрь.
Вслед ему попрыгали солдаты, уселись на деревянные скамьи, привычно кутаясь в поднятые воротники шинелей.
— Поехали!
Грузовик, чадя сизым выхлопом и пробуксовывая колесами на снежных наледях, тронулся с места.
— Глянь-ка, баба его!...
Из подъезда, наспех набросив на себя пальто, выскочила Анна, которая, оскальзываясь на снегу, чуть не падая, побежала за машиной, что-то громко крича.
— Эй, погодь-ка!... — застучали по кабине солдаты.
Машина остановилась.
— Чего тебе? — спросили, высунувшись из кузова, солдаты.
— Вот, пальто... Возьмите, пожалуйста, — попросила Анна. — На улице холодно.
— А ну как там чего в подкладку зашито? Может, даже бомба! — подозрительно сказал один из солдат, кажется, тот самый, что настаивал обыскать Анну.
— Ну ты скажешь тоже — бомба!
— А чего?... Контрреволюционеры, они завсегда все в подкладах прячут, я про то в газете читал...
— Больно ты, Семен, как я погляжу, пуганый, — хохотнул другой солдат. — Все-то тебе что-то мерещится.
И все дружно заржали.
— Давай сюда его одежонку, — сказал командир, перевешиваясь через борт. — А то, верно, поморозим еще — живым не довезем.
Сверху на Мишеля упало еще не выстывшее, еще теплое пальто.
— Поехали!
Когда машина тронулась с места, Анна по инерции сделала вслед ей несколько шагов, но, быстро отстав, остановилась.
Мишель видел ее — вернее, на малое мгновение заметил сквозь щель в разбитом, расщепленном заднем борту. Анна стояла на снегу в домашних туфлях, подавшись вперед, прямая, напряженная, с безнадежной тревогой глядя в его сторону.
Стояла, как стояли тысячи русских женщин до нее и после тоже. Уже не невеста, еще не жена, уже, возможно, вдова...
Ехали долго, хотя, как показалось Мишелю, недалеко. Он лежал прижатый к обледенелым, заплеванным, засыпанным шелухой семечек доскам, чувствуя, как примораживается ко льду. Над ним, не обращая на него никакого внимания, о чем-то оживленно гомонили солдаты. Потом умолкли, и тут же запахло ядреным самосадом.
Солдаты были вполне довольны собой и жизнью, потому что возвращались с улицы в теплую казарму, но более потому, что на этот раз обошлось без стрельбы.
— Стой! — крикнул кто-то из-за борта машины.
Встали.
— Покажь-ка мандат!
— Тю, Григорий, ты че, скаженный, ты ж нас как облупленных знаешь! — шутейно возмутился кто-то.