— Боже мой! Ну как же ты, Лидия, медленно ешь.
— Я же пережевываю, мамуля, — ответила Лидочка.
— …Подумай только, Зина, — упрямо продолжал Дмитрий Александрович, — старый революционный матрос, всю жизнь рабочий и сейчас на тяжелой работе. Износился в труде. Если бы ты видела, как он убежал от станка, когда я подошел к нему… Старику уже никак нельзя работать. А на нем семья держится. Мы должны помогать ему, — Дмитрий Александрович подчеркнуто произнес слово «мы». — Деньгами, Зина…
— Я вижу, у тебя сегодня совсем скверно дела идут. Оставь это, не допивай, — сухо сказала дочери Зинаида Федоровна. — И пойдем умываться. — Она опять кивнула мужу, словно говоря: «Да, да, я слышала тебя, и, пожалуйста, теперь помогай своим старикам. Всему свое время. Разве я не была права?» — как бы означала ее чуть заметная победная улыбка. И в том, как она встала, как плавно отошла от стола в своем струящемся золотистом халате, как отворила дверь и пропустила вперед себя дочь, Дмитрий Александрович увидел в ней новое, совсем ему незнакомое.
«Да, ведь дама, хорошо сохранившаяся, даже расцветающая дама! Но когда же она так преобразилась? Это без меня она о чем-то много передумала, в чем-то укрепилась. Так вся и светится спокойствием и уверенностью в своей женской власти, пределы которой она тоже хорошо знает. А чего особенного знать-то? Я им нужен, и они мне нужны. Вот и все».
Дальше все делалось, как обычно, когда Дмитрий Александрович бывал дома. Зинаида Федоровна провела умытую Лидочку в спальню, и через некоторое время девочка уже в длинной ночной рубашке с распущенными косичками вышла к отцу и пожелала ему спокойной ночи. Потом Зинаида Федоровна занялась мытьем посуды, а Дмитрий Александрович тихо включил приемник и принялся «шарить в эфире». Он медленно крутил ручку настройки и смотрел, как жена окунает в полоскательницу чашки и блюдца и как вытирает их. «Для нее это удовольствие — брать в свои красивые руки красивую посуду, и делает она это как-то тоже красиво, — думал он. — И прическа у нее красивая, и волосы мягкие и шелковистые, хотя и поредели. И она в этом халате элегантна и женственна и очень хороша… В женщине прежде всего нужно любить женщину, говорила Женя… И Женя тоже прежде всего женщина, красивая женщина, и она будет такой же дамой, так же будет властвовать в своем доме, если только он у нее будет…»
«А, собственно, против чего я намеревался бунтовать?» — спросил себя Дмитрий. Быт рабочей семьи Поройковых по-прежнему казался ему прекрасным. Но, видимо, профессия формирует и быт, и Дмитрию показалось, что все заведенное Зинаидой в его доме естественно и может быть только таким, каким оно есть.