О, эта первая встреча с Римом, утренним Римом, когда, сгорая в лихорадке восторга и нетерпения, Пьер даже не заметил новых кварталов! Какие безграничные упования вселял в него этот Рим, который, казалось, он обрел наяву таким, каким видел в мечтах! День был прекрасный, и пока Пьер, стоя у парапета в своей узкой сутане, восторженно созерцал этот Рим, ему чудилось, будто самые кровли возглашают о грядущем искуплении и священный город, дважды владевший вселенной, сулит мир всему миру. То был третий, новый Рим; презрев любые границы, он простирал свое отеческое благоволение на народы всей земли и, утешив их, заключал в едином объятии. И, одержимый своей страстной, искренней мечтой, Пьер видел, слышал этот Рим, помолодевший, младенчески кроткий, как бы парящий в утренней свежести под огромными, ясными небесами.
Он оторвался наконец от величественного зрелища. Извозчик и лошадь замерли, понурившись, на самом солнцепеке. На сиденье, раскаленный жгучим солнцем, стоял саквояж. Пьер опять сел в экипаж и повторил адрес:
— Виа-Джулиа, палаццо Бокканера.
Яркое солнце, выбелившее квадраты мостовой (тротуаров здесь не было), заливало в этот час улицу Джулиа, протянувшуюся напрямик от палаццо Фарнезе до церкви Сан-Джованни-деи-Фьорентини почти на пятьсот метров; коляска миновала ряды старых и как будто опустевших домов, серых и сонных, с большими зарешеченными окнами и глубокими проемами ворот, сквозь которые виднелись темные, похожие на колодцы, дворы. Эта улица, проложенная при папе Юлии II, мечтавшем застроить ее великолепными дворцами, была в те далекие времена самой прямой, самой прекрасной в Риме — своего рода Корсо шестнадцатого столетия. От нее и теперь веяло тишиной некогда богатого квартала, умолкшего, пришедшего в запустение, полного какой-то церковной благостыни и таинственности. Мелькали фасады старинных домов с закрытыми ставнями, решетки, увитые цветущими растениями, кошки, сидевшие на пороге, темные лавки с дремлющим на полках убогим товаром; прохожие попадались редко: куда-то спешили деловитые горожанки, бедно одетые простоволосые женщины тащили за руку ребятишек, гремела запряженная мулом тележка с сеном, прошел закутанный в грубошерстную рясу внушительного вида монах, бесшумно прокатил, сверкая на солнце спицами, велосипедист.
Кучер наконец обернулся и, указав на большое квадратное здание на углу какой-то улочки, спускавшейся к Тибру, сказал:
— Палаццо Бокканера.
Пьер поднял голову, и при виде этого сурового, потемневшего от времени жилища, громоздкого и голого, у него слегка сжалось сердце. Подобно палаццо Фарнезе и палаццо Саккетти, расположенным по соседству, здание это воздвиг около 1540 года Антонио да Сангалло; по преданию, для его постройки, как и при сооружении палаццо Фарнезе, был использован камень из развалин Колизея и развалин театра Марцелла. То было просторное четырехэтажное здание в семь окон вдоль квадратного фасада; второй этаж, значительно приподнятый над землею, выглядел весьма величаво. Единственным украшением служили высокие окна нижнего этажа, опиравшиеся на консоли и, очевидно из боязни какого-либо нападения, загороженные огромными, выступающими вперед решетками; окна увенчаны были аттиками, в свою очередь опиравшимися на консоли меньшего размера. Над монументальными входными дверьми с бронзовыми створками, перед окном, посреди фасада, расположился балкон. Фасад был увенчан пышным антаблементом, фриз его отличался восхитительным по изяществу и чистоте линии орнаментом. И фриз, и консоли, и аттики над окнами, и дверные наличники были из белого мрамора, но до того потускневшего, искрошенного, что он приобрел грубую зернистость и желтизну песчаника. Справа и слева от дверей стояли две мраморные античные скамьи, поддерживаемые грифонами, а на углу еще сохранился врезанный в стену прелестный фонтан эпохи Возрождения, ныне бездействующий: амур верхом на дельфине; скульптура была до неузнаваемости разрушена временем.