Все сели. Якушкин с любопытством смотрел на Пестеля. На нем был простой армейский сюртук с красным воротником и почерневшими штабными эполетами. Густые черные волосы были зачесаны наперед, но не закрывали высокий лоб, а загибались кверху ровным хохолком. Движения его были быстры, как у юноши.
Сразу закипел разговор о предмете, который возбуждал тогда кучу толков в обеих столицах, — о варшавской речи императора при открытии польского сейма, в которой он прямо заявлял, что намерен в скором времени — точного срока он не указывал — ввести конституцию и у себя в России. Сергей рассказывал, что члены Союза благоденствия по этому случаю весьма ободрились, а некоторые поговаривают даже о том. чтобы открыться императору.
Он тут же прочел наизусть ходившие по рукам стихи молодого поэта Пушкина:
От радости в постели
Запрыгало дитя.
«Неужто в самом деле?
Неужто не шутя?»
А мать ему: «Бай-бай! закрой свои ты глазки,
Пора уснуть бы, наконец,
Послушавши, как царь-отец
Рассказывает сказки!»
— Да, именно сказки! — со смехом повторил Пестель.
Он повернулся к Якушкину.
— Я слышал от Сергея Ивановича, — сказал он с вежливой улыбкой, — о вашем намерении освободить своих крестьян. Си писал мне об этом. Что ж, дело хорошее. Но я думаю, что вы пошли неверным путем.
Якушкин был неприятно поражен самоуверенным тоном Пестеля. Улыбка его показалась ему холодной и принужденной а речь развязной и дерзкой. Он промолчал и нахмурился.
Пестель, выждав секунду и видя, что Якушкин не собирается отвечать, продолжал:
— Видите ли, освобождение крестьян без земли невозможно. По счастью, оно и запрещено законом. Конечно, закон охраняет не благополучие крестьян, а доходы казны, так как с голого взять нечего. Но все же в этом случае он обнаруживает больше мудрости, чем, например, Николай Иванович Тургенев, который, как я знаю, допускает освобождение крестьян без земли, не понимая, что их положение стало бы тогда еще хуже. Что такое свобода без куска хлеба? Это свобода только по имени. Не так ли?
— Но какой же помещик согласится даром отдать свою землю? — не сдерживая своего раздражения, возразил Якушкин. — Предлагать это помещикам — значит, только их напугать и навсегда отвратить от дела освобождения.
— Освобождение крестьян есть мера политическая, а отнюдь не частная, — с видом неудовольствия произнес Пестель. — Можно обойтись и без согласия помещиков. Освобождение будет произведено силой государственной власти… — Помолчав немного, он добавил: — Вместе с переменой всего государственного порядка в целом.
Пестель встал с места и прошелся по комнате. Остановившись перед Якушкиным, он заговорил снова.