— Который способен дать прочное доказательство их невменяемости? — с улыбкой спросил Стюарт.
— Совершенно верно.
— Кажется, вас ждет давно заслуженный отпуск, — сказал Стюарт. — Почему бы вам не считать себя в отпуске с этой минуты? Когда через месяц вы вернетесь, я дам вам первое назначение.
— Я уже выбрал свое первое назначение, — сказал Беккер.
— Вот как?
— Я был назначен защитником капитана Дженнингса. Я бы хотел завершить это дело.
— Хорошо, — сказал Стюарт. — Уйдете в отпуск после окончания суда.
— Уберите из его палаты «жучки», — продолжал Беккер. — Я намерен весьма откровенно обсудить с ним его дело. — Он сделал паузу. — Я не хочу, чтобы вам пришлось пристрелить тех ваших людей, которым случится подслушать нас.
— Это будет сделано к завтрашнему утру. — Стюарт поднялся, обошел стол и, подойдя к Беккеру, протянул руку: — Добро пожаловать на борт, майор.
Беккер не шевельнулся, в упор глядя на протянутую ему руку.
— Что-нибудь не так, майор?
— Очень многое, — сказал Беккер. — Вы пытались убить меня и публично унизить Дженнингса только за то, что мы хорошо выполняли свою работу, вы захватили и хотели убить Джейми Нчобе только за то, что она помогала мне остаться в живых. Я присоединяюсь к вам, полковник, не потому, что одобряю вашу политику, а потому, что настала пора в этих стенах прозвучать иной точке зрения.
— Майор, — спокойно сказал Стюарт, — меня нисколько не заботит, что вы думаете обо мне или о моих методах. Я делаю то, что надлежит делать. От всей души надеюсь, что все обернется к лучшему и все мои усилия окажутся напрасными. Но если случится так, что мы не сможем установить с чеботти мирные отношения, я с радостью упеку за решетку сотню Дженнингсов и убью тысячу таких, как вы, только бы нам не пришлось неподготовленными вступить в величайшую войну в истории человечества.
— Вы слишком много времени провели с вашими андроидами, — сказал Беккер. — Вы забыли, что такое человечность.
— А вы, майор, всю свою жизнь провели с людьми. Такое положение дел теперь неактуально.
Беккер вновь взглянул на протянутую руку Стюарта, отдал честь и вышел из кабинета.
Спускаясь в лифте, он чувствовал, как напряжение постепенно покидает его тело, и понимал, что горечь в душе так быстро не исчезнет.
Он вышел из вестибюля и, сунув руки в карманы, зашагал к стоянке, где оставил машину.
— Иисусе, до чего же я проголодалась! — произнес рядом с ним женский голос. — Как только мы побьем всех плохих парней, если наших бравых солдат кормят помоями? Я не ела как следует с тех пор, как мы уехали из Нью-Йорка.