— Сейчас самое время по курортам разъезжать.
— Да это понятно! — добавил ординарец.
Помолчали.
— А чья это у вас гитара? — заметив стоявший в углу инструмент, поинтересовался Куско.
— Моя, — ответил Ванин. — В подбитом танке нашел.
— Выходит, перед смертью веселились?
— Наверное.
— А ну-ка, дай попробую!
Куско взял гитару, подстроил ее и небрежно ударил по струнам. Гитара ожила, заговорила, и из-под грубых пальцев лейтенанта поплыла по землянке тревожащая сердце мелодия.
— Да ты хорошо играешь! — удивился комбат.
— Когда-то играл, а теперь уже забыл все, — смущенно ответил лейтенант.
— Ну уж не скромничай!
— Верно говорю! Забыл многое. — Потом вскинул голову, спросил: — Спеть?
— Можно.
Куско поудобнее уселся на топчане, закинул ногу на ногу, кашлянул, взял аккорд и запел:
Раскинулось море широко,
И волны бушуют вдали…
Куско пел хорошо, душевно.
Майор устроился возле печурки и глубоко задумался.
Перед его глазами вдруг всплыл девятьсот восемнадцатый год. Хмурая окраина города Кременчуга. Первые революционные рабочие отряды. Командир отряда, рослый, усатый мужчина в кожаной куртке, часто бывал у них дома, о чем-то разговаривал с отцом. Потом вспомнились ворвавшиеся в дом белогвардейцы, которые на его же глазах схватили отца, стали бить, о ком-то спрашивать, а затем… Майор закрыл глаза. Он вспомнил, как отца вывели во двор, поставили к стенке сарая и расстреляли. Он вспомнил все, с мельчайшими подробностями: испуганные лица соседей, рыдания матери, ее красные, страшные глаза…
А волны бегут от винта за кормой,
И след их вдали пропадает, —
тихо закончил Куско. И майор стал думать о женщине, которую любил и которой вот уже два года не решался рассказать о своей любви.
В землянке стало тихо.
Черноусов встряхнул головой.
— А ты знаешь песенку новую… эту… о печурке?
Куско запел:
Бьется в тесной печурке огонь,
На поленьях смола, как слеза…
— Разрешите войти? — послышалось снаружи.
— Да, — отозвался комбат.
Подвешенная вместо двери плащ-палатка зашуршала, и у входа появился вымокший до нитки вновь назначенный командир взвода Кухтин.
— Ты что? — спросил его комбат.
— Унтера вам привел! Может быть, побеседуете?
— Где ты его выкопал?
— Сами пришли к нам в роту. Аж восемнадцать человек пришло. Как подняли стрельбу, что сначала даже не сообразил, что к чему. Думаю, откуда их черт взял, а они, оказывается, окруженцы, к своим пробивались, да вышла неудача — на моего Будрина наткнулись. Ну он им и дал жару. Одного только и оставил в живых. Думается, что матерый фашист.
— А ну-ка, давай его сюда! — приказал майор.