— Я считаю, что вы — негодяй.
Он кивнул слегка:
— Я понимаю.
Он закрыл медленно дверь, замок щелкнул.
По дороге домой Исабель думала, что не должна была садиться за руль. Слова, которые пришли ей в голову, как будто были отпечатаны мелким шрифтом на коробочке с таблетками от аллергии: «Влияет на способность управлять автомобилем» — она не могла оценить расстояния, крутизну поворотов, не замечала знаков остановки. Она потеряла контроль над автомобилем, хотя отлично владела им, когда ехала к врагу. Она едва понимала, что едет в машине. Перед ней стоял только образ Томаса Робертсона, медленно опускающиеся веки, язвительное эхо его слов: «Я понимаю».
Она ненавидела его за то, что он был умен. Он был умнее ее, и за это она ненавидела его. Он был своего рода насмешник-хиппи, да, он, скорее всего, и был хиппи, жил в коммуне в какой-то момент жизни, куря марихуану, и кто попало ночевал в его постели.
(И хуже всего было то, что он сказал об Эми и что он под этим подразумевал.)
А ведь они обсуждали ее — ее саму. Она сообразила по дороге домой, что именно они обсуждали на этой ужасной встрече. Потому что это подразумевалось, когда он медленно опускал глаза («Миссис Гудроу или…»), — он что-то знал о ней. Но что он мог знать? То, что она была строга? Что у нее мало друзей? То, что она работает на фабрике? Что она назвала Йейтса Йитсом? (Да, он, вероятно, знал, и лицо ее пылало от этой мысли.)
Въезжая во двор, Исабель испытывала гнев и боль настолько глубокие, что трудно было поверить, что человек может чувствовать такое и не умереть. Поднимаясь на крыльцо, она спрашивала себя совершенно серьезно: а если на самом деле она умрет, прямо здесь, прямо сейчас, открыв дверь на кухню?.. Возможно, смерть так и выглядит: последние мгновения, когда тебя подхватывают мощные волны, так что в самом конце уже все равно, нет никаких оснований, чтобы остаться, все кончено.
Однако она не умерла. Бросив ключи на кухонный стол, она почувствовала, что повседневность возвращается. Надо было с этим жить. Но она чувствовала, что не может жить с этим, и ее колотило от злости, и ноги дрожали, когда она поднималась по лестнице.
Позднее Исабель догадалась, что стоило ей уехать, как Эми тут же позвонила мистеру Робертсону. Глядя в окно кухни, она хотела убедиться, что мать не вернется. Машины не было видно, и Эми, едва мистер Робертсон взял трубку, со слезами рассказала ему обо всем случившемся.
— Я ее ненавижу, как я ее ненавижу!
Она сжала мокрый нос пальцами.
На другом конце провода повисла долгая пауза, и Эми, сморкаясь, спросила: