— Великий и благословенный! Урусы ожидают нас не в крепости, а в поле, ‑ осторожно заметил стоявший вблизи хана мурза Сафа‑Гирей.
— Ни при великом кагане[130] Чингизе, ни при Бату хане урусы не вставали возле стены. Мы осаждали их в крепостях, ‑ поддержал Сафу другой военачальник.
— Тем лучше, мурзы. Мои бесстрашные багатуры одним разом сомкнут ряды неверных! ‑ хрипло выкрикнул Казы‑Гирей и, резко повернувшись, в окружении тургадуров[131] пошел к золотисто‑желтому шатру.
Пятнадцать крымских туменов, словно огромная черная туча, покрыли Воробьевы горы. В каждом тумене ‑ десять тысяч конных воинов ‑ смуглых, безбородых, выносливых.
Джигиты расположились куренями[132], по тысяче в каждом. Посреди куреня стояла белая торта тысячника с высоким рогатым бунчуком.
Сейчас воины отдыхали. Рассевшись кругами возле костров, варили в больших медных котлах рисовую похлебку из жеребятины с поджаренным просом, приправленную бараньим салом и кобыльим молоком.
Рядом паслись приземистые, толстоногие и длинногривые ратные кони. Здесь же находились и запасные лошади, навьюченные копченым салом, ячменем, пшеном, с рисом и бурдюками[133] с кумысом.
Возле нарядного ханского шатра торчит высокое, украшенное китайской резьбой, бамбуковое древко с черным девятихвостым знаменем. На стяге вышит золотыми нитями свирепый покровитель всех монгольских набегов ‑ бог войны Сульдэ.
У входа в шатер, скрестив копья, стоят два темнолицых тургадура. Неподвижно застыли, словно степные каменные истуканы. За кожаными поясами длинные острые ножи.
Ордынцы знали ‑ тургадуры жестоки. Любого, кто без ханского дозволения приблизится к шатру на десять шагов, поджидала неминуемая гибель. Свистел нож, метко выпущенный из рук тургадура, и дерзнувший воин замертво падал наземь.
Хан хитер, как лисица, и осторожен, как всякий степной хищник. Днем и ночью, не смыкая глаз, охраняет его золотистый шатер триста отборных нукеров[134], готовых перерезать горло любому коварному врагу, посягнувшему на ханский престол.
Совершив утреннее моление солнцу и богу Сульдэ, крымский повелитель собрал мурз и военачальников на курлутай[135].
Казы‑Гирей восседал на походном троне, сверкающем золотом и изумрудами. Положив правую руку на рукоять кривого меча, а левую на подлокотник мягкого трона, хан пытливо вглядывался в каждого входящего, почтительно приветствующего своего повелителя:
— Салям алейкум, великий хан!
Усевшись полукругом на ярких коврах и подобрав под себя ноги, мурзы и военачальники молча ждали ханского слова.
Внутри шатра, на высоких металлических подставках чадили девять светильников, окутывая сизой дымкой парчовой занавеси.