Ромул краем глаза следил за другом. Он давно обратил внимание, что Бренн никогда не говорил о тех местах, куда они направлялись, и был уверен, что Тарквиний знал о судьбе галла нечто такое, о чем предпочитал не распространяться. Вокруг них постоянно находились сотни людей, и поговорить с глазу на глаз удавалось крайне редко. Но даже когда такая возможность выпадала, у Ромула почему-то исчезало желание расспрашивать друзей. Всеобъемлющие знания этруска изумляли его. Ромул был знаком с Тарквинием целых два года, но лишь сейчас начал привыкать к тому, что тот все знает и все умеет. Присматриваясь к небу, ветру и птицам, он без ошибок рассказывал о событиях прошлого и будущего. При этом Тарквиний охотно объяснял, что и как делает, так что теперь Ромул и сам мог предсказывать некоторые несложные вещи, например завтрашний или послезавтрашний дождь. Открывшиеся возможности безмерно радовали его, и всякий раз, когда гаруспик принимался рассказывать что-то новое, он весь превращался в слух. Однако Тарквиний раскрывал ему далеко не все.
— Многое из того, что я знаю, священно, — извиняющимся тоном говорил он. — Такое можно раскрывать только подлинному прорицателю.
Ромул, как правило, считал, что он прав. Жить, не зная доподлинно, что ждет тебя впереди, намного легче. С него хватало и обещания, что он не погибнет в парфянской армии. Благодаря этому он мог хранить в глубине души надежду на то, что когда-нибудь вернется в Рим.
Отыщет своих родных.
Во время этого долгого перехода Ромул много думал о матери и даже дошел до того, что ему начало казаться, что она сама повинна в своей ужасной судьбе. Ведь могла же она убить Гемелла в любую из ночей, когда он приходил на ее ложе. Но она не сделала этого. Почему? Когда он думал о том, насколько легко было навеки утихомирить злобного толстяка, его охватывал гнев. Но мало-помалу он начал понимать, почему она мирилась со своей участью. Ведь она же не была обученным бойцом, таким как, например, он. Вельвинна была всего лишь матерью двух ребятишек и делала все, что было в ее силах, чтобы защитить их. И безропотно вновь и вновь шла на омерзительную близость с Гемеллом ради блага двойняшек. Это осознание оказалось для Ромула очень горьким и наполнило его стыдом и отвращением к самому себе. Как он мог не оценить самопожертвования матери прежде? И желание убить Гемелла еще сильнее укрепилось в нем. Вот только сохранить надежду на то, что это когда-нибудь случится, было трудновато. Ему, в отличие от Бренна, приходилось подчас делать усилие, чтобы поверить в некоторые совсем уж немыслимые предсказания Тарквиния. И если рассуждать серьезно, возвращение отсюда домой представлялось ему делом совершенно невозможным.