— Тетенька, — ласково обратился к ней Ш., стараясь только не икнуть и на всякий случай прикрывая рот ладонью. — Два старинных друга встретились сегодня после долгой разлуки, слегка выпили… почти незаметно, и хотели бы выпить еще. Им никак нельзя трезветь.
— Да, — сказал Феликс. — Совсем чуть-чуть.
— Трезвость — наш враг.
— Точно, — согласился Мендельсон.
— Нас бы вполне устроили полтора литра мадеры, — сказал Ш.
— Малаги, — сказал Мендельсон.
— Токайского, — сказал Ш.
— Хереса, — сказал Мендельсон.
— Нет ничего, — отвечала тетка. — Есть только портвейн прошлогодний, если не хотите — не берите.
— Хотим, — быстро сказал Ш. — Но тогда два литра.
— Не много ли? — усомнился Феликс.
— В самый раз, — заверил его Ш. — С него блевать хорошо.
Тетка сходила в подсобное помещение и вынесла оттуда вино в пыльной пузатой баклажке, к тому же почти не запечатанной. Мендельсон неуверенно стал рассчитываться с теткой, а Ш. скучал у него за спиной и с философской рассеянностью ковырял у себя в ухе.
— Вот, — меланхолически сказал он только, когда они вышли на улицу, и баклажкой встряхнул. Выпивку он сразу отобрал у Мендельсона; Феликса он любил, конечно, но ничего серьезного ему нельзя было доверить.
— Однажды в жизни наступает момент, — сказал Мендельсон, — когда начинаешь удовлетворяться даже мелкими победами.
Ш. посмотрел на приятеля своего с удивлением. Он вдруг снова узнал Мендельсона непостижимого, Мендельсона нетривиального, Мендельсона удивительного, Мендельсона со своими смыслом и голосом, подспудными и сверхъестественными… Ему еще показалось, что вновь возвращаются к жизни непревзойденные и неожиданные мендельсоновы сарказмы без слов.
— Именно так, — хмыкнул он к тому же потом неугомонно, будто в завершение разговора, будто ставя точку.
Сегодня что-то происходило особенное: ему решительно не давали спокойно работать. Музыку он включать не стал, и откуда-то издалека, из-за двух стенок до него доносился детский плач. На плач ему было наплевать, пусть хоть и вообще на крик изойдут; но скоро снова позвонили — на этот раз сразу в дверь, он пошел открывать, там опять стояла Никитишна.
— Этой-то что опять нужно? — подумал он в раздражении.
— Идут, Антоша, — сказала старуха. — Сейчас уж прямо и придут.
Он кивнул, хотя глядел куда-то в сторону и думал только о работе.
— Детей-то что не кормишь, Антоша? — сказала еще старуха.
— Я кормил, — возразил тот.
— Утром, что ль? — переспросила она. — Детей чаще кормить надо, они чаще есть хотят.
— Я не понимаю, чего мне живых везут. Что мне с ними делать? — Антон говорил недовольно.