— В каком месте?
— Пока не могу сказать. В одно лишь я прошу тебя поверить: от людей, которые там соберутся, зависит очень многое в этом городе, и, может быть, в этой жизни.
— Там будет править бал Сатана? — спросила Ванда.
— Возможно, кто-то из его земных заместителей, — слегка нахмурившись, отвечала Лиза.
— И что же, по-твоему, мы должны показать этим заместителям? — говорила Ванда упруго.
— Ту композицию, которую вы прогоняли вчера. Я в ней не участвую, но это даже лучше.
— Ты не хочешь перед теми людьми обнаруживать свою другую жизнь? — спросила женщина.
— Ванда, — отвечала Лиза, с застывшей мимолетной гримасой отвечала Лиза, — давай мы с тобой договоримся, что у нашей обоюдной откровенности могут быть и, наверное даже, должны быть какие-то пределы.
— Нет ничего проще.
— Тем лучше.
— Твое предложение было шуткой?
— Для этого я слишком ценю и твое, и мое время.
— Тогда я говорю «нет», — говорила Ванда.
— Не сомневалась, что ты ответишь именно так. Самое смешное, что мне не хочется тебя уговаривать. Но мне еще отчего-то кажется, что ты переменишь свое решение. Через некоторое время.
— Это угроза?
— Нет, это печаль, — говорила Лиза.
Официант принес два пива на подносе и вяленых кальмаров на тарелке, порезанных тонкими полупрозрачными ломтиками.
— Посмей только сказать, что ты не осознал, какой ты мерзавец, — сказала Ванда официанту, расставлявшему перед женщинами кружки.
— Девчата, я осознал все по полной программе, — отвечал тот, склонив голову перед суровыми, непримиримыми женщинами.
— Последнее, чтобы только закрыть тему, — сказала Лиза, когда они остались одни. — Надеюсь, ты понимаешь, что оплата за ваше выступление не есть самый существенный компонент моего предложения.
— Давай действительно закроем тему, — ответила Ванда.
Женщины прильнули к кружкам, и несколько мгновений не смотрели друг на друга. — Ты бы могла убить кого-нибудь? — спросила вдруг Лиза, слизнув с верхней губы своей беловатую пену.
— Тебя? Нет.
— Нет, не меня. Вообще — кого-нибудь…
— Мне кажется, я каждый день отвечаю на этот вопрос. Когда репетирую, когда мы выступаем, когда я разговариваю с людьми. Когда я молчу, наконец. Имеющий уши, конечно, услышал бы; впрочем, это утратило смысл с тех пор, как мы сделались поголовьем оглохших.
— А предположим, если бы убили по твоему приказу? Ты бы могла приказывать? Ты хотела бы приказывать?
— Послушай. Кто ты такая? — спросила Ванда.
— Как было бы хорошо, — говорила Лиза, — чтобы ты сама могла ответить на этот вопрос.
Ванда молчала. Возможно, молчание мое должно быть творящим, молчание мое должно быть созидательным, говорила себе она, и я не должна удовлетворяться тем, что есть, говорила она. Или тем, что только может быть, говорила она. Или тем, что тревожит меня своей невозможностью и несбыточностью, говорила она.