— Не пойду за Леху, не пойду!.. Я в школу пойду, с Максимом!..
Страшная боль разорвала плечо. Ланю швырнуло к стене, потом от нового удара бросило к окошку. Она стукнулась спиной о раму. Перержавевший шпингалет отскочил, створка распахнулась, и девушка вывалилась в палисадник. К счастью, отец не вдруг сообразил: выскочить ему в окно и продолжать расправу над дочерью или оставить ее пока в покое? Орудовать бичом на улице он все-таки остерегался.
А пока отец соображал да выглядывал в окошко, нет ли вблизи опасного человека, особенно из учителей и колхозного парткома, Ланя вскочила на ноги, перемахнула через прясло[2]. Остальное вышло как-то само собой. Ноги привели ее к Ореховым. Зинаида Гавриловна оказалась дома одна — Максим ушел на речку за водой. Страшный вид девочки — лицо заплакано, волосы растрепаны, кофточка на плече разорвана — яснее всяких слов поведал ей, что произошло у Лани дома. Зинаида Гавриловна ни о чем не стала расспрашивать девушку, по-матерински обняла ее. Потом, когда Ланя немного успокоилась, сказала:
— Орешек сейчас придет. Похозяйничайте тут пока без меня, приготовьте ужин, ладно? А у меня срочный вызов на ферму.
Пошла она — Ланя видела в окно — действительно к ферме. Не заметила девушка, как Зинаида Гавриловна за огородами повернула обратно и вышла к дому Синкиных. Предприняла она этот обходной маневр, чтобы не волновать Ланю. Но выгадала еще и в другом.
Покажись фельдшерица перед окнами — двери наверняка бы закрыли на засов. Стучись не стучись — никто бы не открыл. Синкины поступали таким образом всегда, когда хотели избавиться от чужого глаза, от нежелательных расспросов и неприятных объяснений.
Приход Зинаиды Гавриловны оказался тем неожиданнее, что хозяева были поглощены разбором причин своеволия дочери. Отец гневно доказывал матери: дерзкое непослушание Ланьки вызвано потачками матери. А мать попрекала отца, что он даже не выслушал дочь, ничего не узнал, а схватился за бич.
— Люди скот так не бьют! — видя, что хозяева в перепалке не замечают ее, подала голос Зинаида Гавриловна.
Тресни над головой потолок, и тогда бы хозяева не испугались так, как от этих негромких слов. Мать Лани начала инстинктивно креститься, а на отца вдруг навалилась икота. Зинаида Гавриловна даже подумала: не за привидение ли ее принимают. Но хозяйка поспешно пододвинула табуретку, смахнув с нее передником невидимую пыль, а хозяин, подобострастно кланяясь, сквозь икоту сказал:
— При… примощайтесь, до… дорогая гостьюшка… И Зинаида Гавриловна поняла: люди эти живут в вечном страхе, что кто-то придет, кто-то заинтересуется их скрытной жизнью, попросит, а то и потребует ответа: до каких же пор будут калечить детей?